Леонид красов одолевший неподвижность. В морг

Герой России полковник А.Л. Красов

– В начале августа я находился в служебной командировке в городе Пушкине под Петербургом. Наша 76-я десантно-штурмовая дивизия (она находится во Пскове. – Ред.) должна была участвовать в тактических учениях «Ладога–2008», и мы проводили рекогносцировку возможной площадки приземления на полигоне «Каменка». В два часа ночи 8 августа 2008 года мне позвонил оперативный дежурный нашей дивизии и сказал, что сегодня же в четыре утра я должен быть у командира дивизии. Спрашиваю: «А что случилось?». Отвечает: «А смотрите по телевизору новости». Я включил телевизор – показывали горящий Цхинвал. Стало ясно: началась война…

Срочно закончив свои дела, только вечером 8 августа я смог вернуться в дивизию. К тому времени первая батальонно-тактическая группа десантников уже вылетела в Северную Осетию. После проведения строевого смотра наша группа осуществила погрузку в самолёты и вслед за ними вылетела в Беслан.

Аэродром Беслана – гражданский. Он не приспособлен для приёма большого количества военных самолётов. Эту проблему пришлось решать так: сначала нужно посадить первые пять самолётов, в быстром темпе выгрузить и отправить. Только после этого появляется возможность посадить следующие.

Там на месте, когда мы прилетели, заместитель командующего ВДВ генерал-майор Вячеслав Николаевич Борисов сообщил, что осетинские части и ополченцы ведут ожесточённые бои с грузинами и уже погибло несколько десятков российских миротворцев. Эта страшная новость, конечно, повлияла на настроение бойцов. Все как-то подобрались внутренне – стало ясно, что будем сражаться до конца. Я не могу сказать, что люди были одержимы чувством мести. Просто всем стало очевидно, что справедливое возмездие за погибших товарищей и убитых мирных жителей должно наступить обязательно.

Здесь же на аэродроме генерал-майор В.Н. Борисов уточнил нам задачу. И в ночь мы совершили марш по маршруту Беслан–Алагир–Рокский туннель. Не будет преувеличением сказать, что тогда наши механики-водители совершили коллективный подвиг. Представьте: ночь, горная дорога, ограниченная видимость, огромное скопление техники, встречное движение машин с беженцами… Личный состав, который, исходя из чеченского опыта, передвигался сверху на броне, а не внутри машин, имел ещё возможность хоть как-то глаза сомкнуть, а механики-водители, те не могли отвлечься ни на секунду, ведь на некоторых участках, прямо у обочины дороги, начиналась уже пропасть, на дне которой, на глубине четырёхсот метров, бурлила горная река. Одно неверное движение – и машина вместе с десантниками улетит вниз…

В голове пронеслась мысль: как хорошо, что в июле 2008 года в Северной Осетии были проведены дивизионные командно-штабные учения. Они закончились буквально за неделю до начала войны. Тогда мы тщательно изучили все дороги, ведущие к Рокскому тоннелю. На территорию Южной Осетии, конечно, мы тогда не переходили, но именно там наши механики-водители получили очень нужную практику передвижения в условиях горной местности. Думаю, поэтому во время этого ночного марша не было ни одной поломки и ни одной задержки.

Тоннель, протяжённость которого три километра восемьсот метров, был нами преодолён часов в десять утра, и к вечеру мы сосредоточились в Джаве. На следующий день утром совершили марш к юго-восточной окраине Цхинвала – это километров тридцать-сорок. К тому времени в самом Цхинвале грузинских войск практически не было. Лишь отдельные группы находились на окраинах, в основном на господствующих высотах. Оттуда они продолжали обстреливать город.

Около двенадцати часов дня нам поставили задачу: выдвинуться в южном направлении и блокировать насёленный пункт. Только начали движение – один налёт грузинской авиации, второй, третий… Была подбита одна наша БМД-2 (боевая машина десанта. – Ред.). Но в этот раз, к счастью, обошлось без потерь. Тут же старший лейтенант Тарасовский из ПЗРК (переносной зенитно-ракетный комплекс. – Ред) попал в левый двигатель грузинского самолёта и сбил его.

Местность для нас была крайне опасная: лесопосадки примыкают прямо к дороге. И вот почти весь день из этой «зелёнки» нас обстреливали из стрелкового оружия, из гранатомётов… Тогда-то у нас и появился первый раненый. Хорошо, что ранили его легко, в плечо. Но когда мы пытались обойти село Мевгрекиси, часть нашей колонны была обстреляна из ближайших домов, и грузинский снайпер выстрелом в голову убил старшего лейтенанта Пуцыкина. Посмертно ему было присвоено звание Героя России.

Вообще-то мы старались населённые пункты обходить, ведь из любого дома, из любого окна нас могли обстрелять. Но грузинской деревни Мевгрекиси нам было никак не обойти. Там и был сделан смертельный выстрел снайпера…

Отвечали на огонь мы из всех видов оружия. Точных разведданных о местах скопления противника не было, потому свою артиллерию мы использовали для стрельбы прямой и полупрямой наводкой по принципу: «вижу–стреляю».

Дальше мы двинулись уже на Гори. Тут нас опять атаковали два грузинских штурмовика. Мы открыли по ним огонь из зенитных установок. Поэтому один из самолётов сбросил бомбу далеко, километрах в трёх от нас. Но второй штурмовик всё-таки сумел обработать колонну кассетными снарядами.

В самые первые часы боёв бойцы были немного заторможенными. Но это у них быстро прошло. И уже на второй день войны солдаты всё делали как надо: быстро спешивались и отбегали от машин. Последними выбирались механики-водители и наводчики-операторы – им-то было труднее всего. Трое из них были тяжело ранены, а один наводчик – очень серьёзно: ему пробило грудную клетку. Но раненых мы сумели своевременно эвакуировать, и они, слава Богу, остались живы.

Хочу рассказать об одном эпизоде. Наш механик-водитель (точно помню, что звали его Иван) тогда же попытался вывести свою машину из-под удара авиации. А перед этим осколок одного снаряда попал в воронку на дороге и срикошетил в его машину, пробив масляный радиатор. Пока Иван машину выводил, масло всё вытекло и двигатель заклинило. И что вы думаете? Ночью при помощи «летучки» (машина технической помощи. – Ред.) механики сняли двигатель с трофейной БМП и поставили на место заклинившегося. Так что к утру машина была как новенькая.

В зоне своей ответственности мы двумя тактическими группами общей численностью порядка семисот человек сумели полностью дезорганизовать оборону противника, выполнив тем самым те боевые задачи, которые перед нами стояли. Сколько грузин нам противостояли, в тот момент мы не задумывались. Знаю точно лишь то, что численность только той бригады первой пехотной дивизии, базу которой мы захватили в Гори, была более четырёх тысяч человек. Причём это были достаточно опытные солдаты. Мы потом нашли их штабную книгу. Из неё стало понятно, что почти все военнослужащие заключили контракты в 2004 и 2006 годах. Я насчитал всего десяток человек, которые приняли присягу 8 января 2008 года. Причём один из батальонов этой бригады находился в Ираке, и его бойцов на американских военных самолётах срочно вернули в Грузию. Но этот батальон на своём пути мы так и не встретили, затерялся он где-то…

Конечно, любая потеря – это страшная беда. В двух наших группах двое погибли (офицер – от пули снайпера, а старший сержант скончался в госпитале от потери крови), и двенадцать человек были ранены. Но, учитывая те задачи, которые мы выполнили, и те условия, в которых мы действовали, эти потери можно считать минимальными.

До захвата базы рассуждать, кто трус, а кто герой, было просто некогда. Мы с боем пробивались в заданном направлении и думали только о том, как выполнить задачу и при этом сберечь своих людей. Но когда базу мы уже захватили, всё предстало в истинном свете: грузины просто струсили и совершили массовый забег по маршруту Цхинвал–Гори–Тбилиси. Так что, увы, деньги, которые вложила Америка в грузинскую армию, пропали зря.

Много можно было понять, увидев, в каком состоянии грузины оставили своё оружие и имущество на захваченной нами военной базе в Гори. Заходишь в казарму – вещи разбросаны… Стоят закрытые на замок пирамиды с оружием и боеприпасы. Всё брошено… Всего в окрестностях Гори мы захватили пятьдесят три (!) танка Т-72. Причем, судя по формулярам, танки новые, выпуска 2002–2004 годов. Их для Грузии поставила Украина в 2007 году. Там же мы взяли двадцать шесть БМП-2 и шестнадцать новейших БМП «Кливер». Практически в смазке. И ко всему этому ещё около ста тонн боеприпасов.

Одна наша рота вообще дошла до города Каспи и выставила пост на расстоянии сорока километров от Тбилиси. И когда мы, глядя на карту, оценили, какое расстояние мы преодолели, и вспомнили, как нам грузины «сопротивлялись», то окончательно стало понятно: ну не вояки они. Было у них из чего стрелять, было чем стрелять… А они просто разбежались от страха. Получилось, что мы оказались сильнее.

Численность и техника были на их стороне. Но… не материальное здесь главное. Сколько денег американцы вбухали в их оружие и снаряжение! А боевого духа у грузинских солдат не было никакого. Вроде бы информационно их и готовили как-то к этой войне. Но я думаю, что после того, как они убили наших миротворцев и мирных осетинских жителей, они всё-таки на подкорке почувствовали, что возмездие неотвратимо. Плюс ко всему до них дошла информация, что в их сторону идут десантники 76-й десантно-штурмовой дивизии вместе с чеченскими бойцами армейского спецназа из батальонов «Запад» и «Восток» и якобы всех грузин поголовно вырезают на своём пути. И этого оказалось достаточно, чтобы тысячи грузинских солдат просто разбежались…

Тогда же в Гори на «уазике» в сопровождении двух БМД-2 приехал командир нашей дивизии генерал-майор Александр Николаевич Колпаченко. Остановился на площади у железнодорожного вокзала, там как раз в это время стояла электричка на Тбилиси. Электричка тут же очень быстро отправилась. Грузины впервые увидели российскую боевую технику, солдат… Народ начал на нас косить взглядом. Командир спрашивает: «Так, по-русски кто-нибудь понимает?». Один грузин отвечает: «Я понимаю». И в это время у него мобильный зазвонил. Командир спросил, кто звонит, грузин ответил, что это его сын из Тбилиси. Комдив взял у грузина телефон: «Дай-ка я с ним поговорю. Алло. Тебя как зовут? Мамука? Передай Саакашвили или кому-нибудь из полиции, что завтра в обед или, если не успеем, то к вечеру, точно, 76-я дивизия будет в Тбилиси».

И вечером того же дня в Гори прибыл Председатель совета безопасности Грузии господин Ломая для ведения переговоров. Мерзкий тип. Первые дней пять он весь от страха трясся, а потом, увидев, что ему лично ничего не угрожает, начал хвост поднимать: «А что такое, а что такое?..». Как раз тогда генерал-майор В.Н. Борисов и представители грузинской стороны обсуждали, как обменять пленных. Наших было пятеро, грузин – четырнадцать. Из наших в плен попали несколько солдат из пехоты и лётчики со сбитых самолётов. Ещё у грузин находились и тела наших погибших лётчиков. И этот Ломая всё время какие-то палки в колёса ставил: оттягивал сроки, пытался ставить дополнительные условия. Но генералы Борисов и Колпаченко быстро этого наглеца на место поставили…

Надо сказать, что простые жители Гори оказались в катастрофическом положении. Муки нет, хлеба соответственно тоже нет. Первой «сделала ноги» полиция, а вслед за ней – администрация города. Командир нашей дивизии зашёл в здании администрации, сел в кресло губернатора и говорит: «Ну и где эти власти?». И тут же на стене написал: «Губернатор, вернись к своему народу, трус!». Кстати, когда мы захватили базу, то на стене казармы тоже на память им оставили надпись: «76-я ДШД. Первая пехотная бригада, где вы?» (ДШД. Десантно-штурмовая дивизия. – Ред.).

На базе в Гори мы были долго – с двенадцатого по двадцатое августа. Во время разведпоисковых действий нашли брошенную военную технику, оружие и боеприпасы. Их охраняли военные грузины в гражданской форме. Никакого сопротивления они нам не оказали.

Довелось посмотреть глаза в глаза тем грузинам, которых мы взяли в плен. Испуг, шок… Смотрю в документы: год рождения семьдесят первый. Начинаю в уме считать: Советский Союз развалился в девяносто первом году, так что он по-русски должен уметь говорить. Задаю вопрос – непонимание в глазах, за сердце начинает хвататься… Поэтому мы их просто передали представителям ФСБ в Цхинвал. Те уже их дальше сами допрашивали.

После прекращения боевых действий мы сопровождали миротворцев и колонны с гуманитарными грузами к грузинским деревням. К простым людям мы относились с сочувствием. Именно они больше всех и пострадали от этой авантюры. Разрушены дома, нет продовольствия… Нам их было жаль. Они не были настроены к нам враждебно, хотя по их лицам читалось, каково у них на душе…

Могу сказать, что переход от прямых боевых действий к патрулированию и сопровождению колонн произошёл очень быстро. Одиннадцатого августа мы насмерть бились с грузинами лицом к лицу, а уже четырнадцатого августа же оказывали помощь в эвакуации тел их погибших. Дальше всё происходило согласно нашей поговорке: «Лежачего не бьют».

Мы охраняли миссию священников Грузинской Православной Церкви, которые вывозили тела грузинских солдат и офицеров. Со дня их гибели прошло уже пять или шесть суток, тела от жары были уже сильно обезображены.

Эта вынужденная и внезапная война заставила меня о многом задуматься. Упорство и бесстрашие в бою, и наряду с этим незлопамятность и милосердие к поверженному врагу – это в характере русского воинства. Я абсолютно уверен, что нет лучше в мире солдата, чем наш: и по исполнительности, и по подготовке. Если вспомнить наши народные сказки, то в них всегда русские богатыри вставали на защиту слабых – тех, кто по тем или иным причинам сам не мог оказать сопротивление злому врагу. Так и здесь получилось. Ведь ясно, что в августе 2008 года немногочисленный народ Южной Осетии не мог адекватно ответить до зубов вооружённой и обученной американцами грузинской армии в несколько десятков тысяч человек!.. Да и наши миротворцы были вооружены только стрелковым оружием, а техника находилась не на постах, а вблизи пунктов постоянной дислокации.

Святой благоверный князь Александр Невский говорил: «Не в силе Бог, а в правде». Иными словами – неправый человек силу теряет, а правый её приобретает, и сила его удваивается. А наш 234-й десантно-штурмовой полк 76-й дивизии как раз и носит почётное имя Александра Невского. Так что победили мы грузин потому, что не потеряли духа наших былинных героев, он у нас в крови.

Напряжение держалось до самого последнего момента. Ведь даже когда завершились реальные боевые действия, то всё равно продолжалось передвижение техники по горным дорогам. Потом была погрузка этой техники в железнодорожные составы. Так что война для нас закончилась только уже во Пскове, когда мы автоматы в оружейную комнату поставили и сдали боеприпасы. Тогда уже можно было и милых обнять, и детей поцеловать…

Сергей Галицкий

СТАНЬ УЧАСТНИКОМ

НАРОДНОГО ФИНАНСИРОВАНИЯ

ПРОДОЛЖЕНИЯ КНИГИ «ИЗ СМЕРТИ В ЖИЗНЬ…»!

(Перевод любой суммы на карту Visa Сбербанка №4276550036471806)

Более подробно, о чём именно рассказывается в 4-й томе книги «Из смерти в жизнь…», а также о других способах перевода денег, можно прочитать в блоге Сергея Галицкого: http://сайт.

Дает конкретные рекомендации таким больным. Опирается доктор ФиС и на собственный опыт лечения остеохондроза. Поводом для статьи стало письмо А. А. Мотиной из Самарской области. Ее племянница получила тяжелейшую травму позвоночника, сходную с той, которую в 1963 г. получил Л. И. Красов.

Доктор Красов верил в то, что сможет ходить. Он считал, что традиционный прогноз при подобных травмах - неподвижность - не для него, спортсмена, тренированного, физически крепкого человека. В его дневнике есть слова: "Я только два раза пропустил гимнастику. Первый - в день травмы . Второй - когда температура тела подскочила до 40 градусов. При 39 градусах я упражнялся, лишь снижал нагрузки ... ".

При тяжелейших обострениях своего остеохондроза я действовал по той же схеме: сбавлял нагрузки, но не отменял их.

Так же я подхожу к болям в суставах. Вот только что у меня появилась боль в коленке (давняя травма ожила, подала свой голос) . Ощущаю ее при спуске вниз по лестнице. Но я же продолжаю ходить с этой вполне терпимой болью и жду, когда она на ходу пройдет. И она исчезнет. Обязательно. Я знаю! А почему боль появилась? Перекатался на своем любимом горном велосипеде. Занятие азартное. Мало движений - плохо, но и слишком много тоже плохо.

Однако нужно ли сбавлять нагрузки при простудах или "оживших" травмах - вернемся к этой мысли ... Нужно. Обязательно!... Ко мне много раз приходил на консультации неистовый бегун на длинные дистанции. Он бегал по 20-30 км с температурой тела 38 градусов. И добегался - словно вогнал простуду в седалищный нерв . Хромал невероятно долго, ничего не помогало, пока наконец он не понял, что нельзя доводить себя до истощения. При истощении организм не может победить болезнь !

Еще одна ценная рекомендация из опыта Л. И. Красова. Спинальников с лишним весом поднять с постели почти невозможно. И Красов, когда поднялся на ноги сам и стал помогать другим, жестко ставил перед такими больными задачу: сбросьте вес (диетой и движениями в постели лежа) , а потом уж пытайтесь встать на ноги.

К такому же выводу пришел и я, изучая остеохондроз . Вылечить того, кто не делает гимнастику и кто набрал изрядно лишний вес , невероятно трудно. Однако у меня не всегда хватало решимости сказать больному человеку: "Сначала сбросьте вес, а уж потом берите в руки прибор "Эледиа" и лечитесь". Даже если избавишь такого человека прибором от страданий, он снова вскоре заболеет, потому что успокоится и не совершит дальнейшего необходимого усилия - не натренирует мышцы и не изменит своего малоподвижного режима, которой лежит в основе его заболевания .

Красов окончил два института - физкультурный и медицинский. За время своей болезни он, много читая, превратился в широко образованного человека. Великий Гейне, оказывается, двадцать лет пролежал в постели. А вот смысл слов Зигмунда Фрейда, у которого был рак и который узнал об этом от своего лечащего врача:

Леонид Ильич далее развивает эту мысль. Кстати, мысль эта и сегодня спорна: говорить или не говорить раковому больному о его беде? Американские врачи считают: надо говорить (но эта прямота в основном связана с передачей наследникам имущества). В среде русских первокласснейших врачей испокон веков зрела другая мысль - щадящая психику безнадежно больного человека. Если учесть возможные врачебные ошибки , не стоит ли еще раз все взвесить? Леониду Ильичу Красову, напомню, опытный хирург во время операции вывихнутый позвонок не вправил и распорядился вывести Красова на каталке поближе к моргу, потому что не верил в то, что он выживет. А главный травматолог Института им. Склифосовского профессор Соколов во время своего обхода подсел к Красову и сердечно заговорил с ним о рыбалке: "Мы с вами еще половим рыбку!... " Соколов считал (как и великий Бехтерев) , что после посещения врача больному должно стать легче, а если этого не произошло, у постели больного был не врач, а бездушная машина!

Именно профессор Соколов (одним из первых) вложил в руки Красова ниточку надежды, взявшись за которую больной выбрался из бездны, стал ходить, ездил на рыбалку - на Каспий, к Черному морю, на Дон, Сырдарью, Иртыш. Как Красов вставал на ноги, делал первые шаги - это тоже эпопея. Крепкая палка была прикреплена по центру от одной спинки кровати к другой: на ней он подтягивался, укреплял руки и одновременно приподнимал свое парализованное тело и словно приглашал: смените простыни, разгладьте складки , воспользуйтесь случаем, пока я подтянулся! В травматологических отделениях теперь есть специальные кровати с такими палками. Вторая крепкая палка была укреплена друзьями около стены. Держась за нее, Красов тренировал мышцы, а впоследствии самостоятельно перемещался из опостылевшего пространства - в новое, манящее! (Предполагаю, что палки на кровати и у стены можно укрепить и в деревне.)

В Институте им. Склифосовского Красов, ухватившись руками за палку, первый раз встал и постоял совсем чуть-чуть. Устал невероятно. Но это была грандиозная победа. Взглянуть на него сбежались медсестры, нянечки, врачи. Ведь до этого никто из медиков не видел такого чуда!

Перед тем как встать, Красов прибинтовывал к ногам гипсовые лонгетки, чтобы коленки назад не прогибались (мышцы-то парализованы, ослабли) .

В первое время он надевал на ноги туторы. Что это такое? Они, словно пустые гильзы на застежках, не позволяют коленкам подгибаться. Позже Красов отказался и от них, и от искусственного корсета: то и другое заменил натренированными сухожилиями и мышцами.

Кстати, на одном очередном этапе тренировки вместо туторов Красов надевал валенки с высокими голенищами. Найти для этих целей валенки в деревне, конечно, не проблема.

Ортопедические носки - с виду приспособление простое, но попробуйте додумайтесь до них (рис. 1) . В них вмонтированы эластичные полоски. Они тянут стопы вверх, не дают им отвисать, а то ведь при ходьбе парализованные стопы Красова за все цеплялись!

Ходил Красов не на костылях, а с палочками, что гораздо рациональнее, физиологичнее.

"Пресс -папье", "Ролик", "Упражнение на коврике", "К рыбалке на плоту" - это лишь некоторые упражнения из системы Красова.

"Я очень досаждал врачам, перечеркивая все их прогнозы, - говорил он. - Они мне внушали: "Ходить вы никогда не будете - только лежать". А я пошел! Поэтому мне очень хочется сказать всем людям, попавшим в беду: никогда не отчаивайтесь, не опускайте руки и не отказывайтесь от борьбы за свое здоровье и счастье . Пусть на это уйдет вся ваша жизнь , но проходить она будет в схватке с бедой, и болезнь в конце концов отступит!"

Леониду Ильичу врачи говорили, что после такой травмы он никогда не сможет быть полноценным мужчиной, а у него родился сын.

Красова приглашали для изучения опыта на консультации и симпозиумы в Болгарию, Польшу и другие страны. Болгарский физиолог, академик Драгомил Матеев писал, что регулярные физические нагрузки Красова ускоряют клеточный обмен и ежедневно (естественным путем!) очищают организм от накопленных отходов. Иначе говоря, если спинальный больной хочет помочь своим клеткам тела функционировать нормально, ему необходимо упражняться каждый день!
и энкефалины".

Красов вел дневник. Дневник - это исповедь души больного человека. Я думаю, что заменить дневник ничем нельзя - он увлекает и укрепляет волю. Попробуйте, уважаемая Александра Алексеевна Мотина, подтолкнуть свою племянницу к ведению дневника. Надеюсь, что и это ей поможет.

-- [ Страница 1 ] --

Леонид Красов

ОДОЛЕВШИЙ НЕПОДВИЖНОСТЬ

Часть первая. ИСЦЕЛИСЬ САМ

Катастрофа ………………………………………………………………… 5

После операции …………………………………………………………... 12

Начало второй жизни …………………………………………………… 16

Жить или не жить ……………………………………………………….. 28 Спасибо, Гуго Глязер! …………………………………………………... 30 Схватка …………………………………………………………………… 36 Страшно быть беспомощным …………………………………………. 40 Верить врачу или санитарке? …………………………………………. 43 Пациент с камелиями …………………………………………………... 47 "Мы еще поедем на рыбалку" ………………………………………… Друзья настоящие и мнимые ………………………………………….. Один в трех лицах ………………………………………………………. Союзники и противник ………………………………………………… Я пошевелил пальцем ………………………………………………….. Делаю первые шаги …………………………………………………….. Природа - лучший лекарь ……………………………………………… Здравствуй, море! ……………………………………………………….. Возвращение домой …………………………………………………….. Прыжок ………………………………………………………………….. Новая жизнь в новой квартире ………………………………………. Я начинаю лечить ……………………………………………………… Часть вторая. ПОМОГИ ДРУГИМ Мешки, полные слез ………………………………………………...... Любовь...! ……………………………………………………………… Меня приглашают на работу ………………………………………... Впервые за границей …………………………………………………. За границей и дома …………………………………………………… Александр Македонский и другие мои пациенты ……………….. Встреча с прошлым …………………………………………………... Великолепная четверка ……………………………………………… Так родилась система ………………………………………………... Встречи с интересными людьми …………………………………… Мой быт, мои будни …………………………………………………. В одной связке ……………………………………………………….. Доктор Красов им помог - (из переписки с пациентами) ……… Методика, разработанная автором, которая поможет спинальным больным встать на ноги и вернуться к активной жизни От автора Эта книга родилась на основе моего дневника, который я начал вести сразу же после случившейся со мной трагедии - перелома позвоночника. Первые строчки продиктовал уже на второй день своего пребывания в больнице, не задумываясь над тем, во что со временем могут вылиться эти записи. Меня ждала тяжелейшая судьба парализованного приговор врачей не давал никакой надежды на то, что я встану на ноги: "Ходить вы никогда не будете, сидеть - разве что в инвалидной коляске. В основном лежать!" заключили доктора. Да и лежать, по мнению медиков, мне предстояло недолго.

И тогда, естественно, пришла мысль о самоубийстве. Ведь я был профессиональным спортсменом (окончил Институт физической культуры, а уж потом медицинский), любил риск, скорость. Особенно увлекался такими видами спорта, как горные лыжи и прыжки с трамплина, мотоспорт и подводное плавание, поэтому предстоящая неподвижность была для меня хуже смерти. И я бы, конечно, обязательно осуществил задуманное, но, как говорится, судьбе было угодно другое. Меня спасла случайно попавшая в руки замечательная книга о мужестве врачей, которые отваживались проводить беспрецедентные опыты на себе, чтобы распознать причины и пути распространения особо опасных болезней и найти способы борьбы с ними.

В голову пришла дерзкая мысль: а не дополнить ли мне, врачу и спортсмену, эту книгу еще одной "страницей", то есть не сделать ли свое несчастье смыслом своего существования, провести уникальный эксперимент на самом себе? А затем, обретя опыт, помочь тем самым и другим...

Приняв такое решение, я увидел цель в жизни. Мысль, что смогу быть полезным многим людям, буквально окрылила меня.

Своим восстановлением я должен был продемонстрировать и врачам, и спинальным больным, что человек со сломанным позвоночником и поврежденным спинным мозгом может вернуться к творческой жизни, а не лежать годами неподвижно в постели.

О том, как я карабкался из бездны, куда попал в результате неудачного прыжка на лыжах с трамплина, и рассказывает эта книга.

Моя история стала известна журналистам, и в течение нескольких лет об этом публиковалось много материалов и даже была поставлена радиопьеса "Канат альпинистов". Но все эти публикации грешили одним недостатком: мне в них почти не предоставлялось слова. Читателей же конкретно интересовало, что и как делал Красов, чтобы подняться на ноги. Я получил сотни тысяч писем на разных языках - не только со всех концов нашей страны, но и из-за рубежа. Потом ко мне хлынул поток спинальных больных, которых приносили на носилках, в колясках и просто на руках. Значит, я оказался прав: моя жизнь теперь нужна, просто необходима этим людям, ждущим от меня помощи.

Увы, я смог помочь далеко не всем, кто ждал от меня спасения. Лишь сильные, целеустремленные, умеющие организовать себя и упорно трудиться не только поднимались на ноги, но и начинали работать, заканчивали вузы, женились, рожали детей.

А люди вялые, слабые духом, эгоистически ушедшие в болезнь ничего не получили от встреч со мной, ибо не желали трудиться. Таков этот недуг: без воли и упорного труда успех невозможен.

После войны в Афганистане и в Чечне число спинальных больных в нашей стране значительно возросло. В основном это молодые, находящиеся в самом творческом возрасте люди. К сожалению, наша медицина в подавляющем большинстве случаев не в состоянии была поднять их на ноги.

Думаю, что рассказанное в этих записках будет полезным не только спинальным больным, но и всем, кто поражен тяжелыми недугами. Ибо главная мысль книги заключается в том, что никогда не бывает безвыходных положений, что ни в каких, даже самых страшных, ситуациях человек не должен падать духом: бороться со своей бедой надо, крепко сжав кулаки.

Не теоретические знания, а огромный личный опыт (все испытал "на собственной шкуре") дал мне возможность сделать этот вывод. Я понял также, что резервы нашего организма поистине безграничны и он может творить настоящие чудеса, если ему помочь. И наоборот - никто и ничто не сможет вылечить тяжелобольного, который отчаялся, пал духом и пассивно относится к своему недугу.

И последнее. Эти записки могут быть полезны всем людям. Если мои рекомендации помогали (и помогают) вставать на ноги обреченным, то тем, кто практически здоров, они дадут возможность сохранить хорошее физическое состояние на многие, многие годы.

Л. Красов Огорошенный судьбой, ты все же не отчаивайся!

Козьма Прутков Приближается февраль, и меня снова (в который уже раз!) охватывает тревога. И...

надежда. Что за месяц это такой, февраль, месяц-коротышка? Многие любят его: конец зимы и холодов, впереди весна с ослепительно ярким мартовским солнцем, веселыми, говорливыми ручьями, веточками мимозы... А я боюсь февраля и одновременно жду его.

В этом месяце в моей жизни происходило много неприятного, тяжелого, трагического, но именно в феврале совершались и самые радостные для меня события.

В феврале 1932 года меня, сироту, усыновила чужая женщина, ставшая самым дорогим человеком. Февраль был месяцем ее рождения, и день, когда мы отмечали это событие, всегда превращался в радостный праздник. Этот же месяц был месяцем смерти мамы.

В феврале родились оба моих сына, мальчики моей мечты, с которыми мне в силу обстоятельств так и не пришлось жить вместе.

Было в этом месяце еще много событий, как радостных для меня (даже в свою нынешнюю прекрасную квартиру я въехал в феврале), так и очень тяжелых. Среди последних - и то самое трагичное, которое перевернуло всю мою жизнь. С этого события начался для меня новый отсчет времени. Отныне жизнь разделилась на две части: на ту, что была до февраля 1963 года, и ту, что началась после этого дня.

Каждый год с приближением февраля мысли вновь возвращаются к тому солнечному, но такому трагичному для меня зимнему дню.

Но прежде чем начать рассказ об этом страшном событии и последовавших за ним годах борьбы и надежд, не могу не упомянуть о том, что произошло накануне.

Был у меня приятель Борис Эрлих, живший по соседству, человек, как мне казалось, со странностями. Вечная грусть в его глазах (ошибочно он считал себя очень больным человеком) не вязалась с постоянным желанием смешить окружающих, что он делал очень успешно. Но не в этом заключалась странность моего приятеля. Борис был ясновидящим.

Время от времени он сообщал то одному, то другому из моих друзей о предстоящих в их жизни событиях. И хотя предсказания Бориса неизменно сбывались, мы не придавали им никакого значения, упорно считая, что все дело тут в простом совпадении. Над "ясновидящим" же между собой немножко подшучивали.

Борис часто забегал ко мне как к врачу - поговорить о своем здоровье и как к приятелю поиграть в преферанс.

Однажды февральским вечером, когда мы играли с ним в карты, Борис вдруг спросил:

- Скажи, хирург, какая самая страшная для человека травма?

Занятый игрой, я, не раздумывая, ответил:

- Перелом позвоночника, конечно. - И тут же услышал в ответ:

- Именно это с тобой и случится.

- Если это и произойдет, то только летом, когда я как бешеный ношусь на мотоцикле.

Честно сказать, я всегда ожидал подвоха от мотоцикла, так как очень любил скорость.

Ожидал, но продолжал носиться, не в силах совладать со своей страстью.

Больше мы к этой теме не возвращались, и меня предсказание приятеля ничуть не волновало. В ту пору мы еще не слышали об экстрасенсах, не верили ясновидящим, считая все необычное, выходящее за рамки общепринятого чепухой и выдумкой необразованных людей. А между тем мы сами и были необразованными в этих вопросах людьми.

Примерно через неделю, в очередное воскресенье, я, как всегда, отправился с лыжами за город. В трамвае неожиданно встретил Бориса. Прежде мы на этом пути, да еще в трамвае, никогда с ним не встречались.

Ты куда едешь? - спросил приятель. Я кивнул ему на лыжи и сказал, что ни одно воскресенье не проходит у меня без вылазок в лес.

- Не езди сегодня, нарушь один раз свою традицию, - сказал вдруг Борис:

- Пошли к моему другу играть в преферанс.

Такая замена показалась мне чудовищной. Как можно променять лыжи на карты? Борис долго упрашивал меня не ездить за город, но я остался непреклонным. С сожалением покачав головой, он вышел на своей остановке. А я поехал дальше, на встречу со своей судьбой.

Был прекрасный солнечный день, и мы с друзьями вдоволь накатались на лыжах. А потом, "под занавес", произошло ЭТО.

Словно на экране, вижу лес, покрытый снегом, будто гигантскими хлопьями ваты, голубое небо и себя, беспомощно распростертого на снегу. Медленно открываю глаза: что случилось, почему я лежу в такой неудобной позе? Пытаюсь подняться, но тщетно - я как будто связан по рукам и ногам и пригвожден к земле.

Что, что такое со мной? Неужели?! Да, столб... Откуда он взялся на моем пути? Словно вырос из-под снега. Не смог я, как в слаломе, обойти его, он загипнотизировал меня, парализовал волю.

Я не слышал хруста сломанных позвонков (все свершилось так легко и просто, будто веточка треснула), но словно удар электрического тока оглушил меня, пронзив тело, и оно, отрикошетив от неожиданного препятствия, еще долго катилось, кувыркалось и переворачивалось безвольной мертвой грудой по крутому склону, пока не иссякла сила инерции и я не замер, скрючившись на боку в неудобной позе. Попытался сделать движение и тут же закричал от боли. Но крика не услышал, будто он застрял в горле. Чтото душное, тяжелое навалилось на грудь, и я, как выброшенная на сушу рыба, широко раскрывал рот, отчаянно пытаясь втянуть в себя воздух. Но он не входил и не выходил из грудной клетки, словно твердый панцирь сковал ее.

И вот я лежу на дне огромного воздушного океана, окруженный могучими соснами.

Вокруг столько морозного, насыщенного сосновым ароматом, вкусного воздуха, а я не могу сделать ни одного глотка, я задыхаюсь. Тело мое странно неподвижно, ноги как-то нелепо, неестественно раскинуты, словно отделены от меня. Что с моим телом, всегда таким ловким, послушным? Оно стало "каменным", я потерял над ним всякую власть: не могу пошевелить ни руками, ни ногами, не в состоянии даже повернуть голову. И только мозг совершенно ясный, мысли поразительно активны.

Предварительный диагноз мне, врачу-хирургу, поставить было не трудно: перелом позвоночника, я парализован. Поэтому главное теперь - не совершить ни одного неправильного действия. Среди моих товарищей-лыжников врача нет, значит, придется самому руководить ими.

Скосив глаза в сторону, вижу подъезжающих ко мне людей. Сейчас они, не зная, что случилось,.начнут меня ворочать, поднимать, чтобы посадить или даже поставить на ноги. А меня нельзя неосторожно трогать! Ведь неправильные действия оказывающих помощь - это катастрофа: получившие подобную травму либо сразу гибнут, либо потом бесконечно долго умирают. Одно неверное движение, и острые осколки поврежденного позвонка вонзятся в вещество спинного мозга. А это конец! Только бы не потерять сознание, не допустить неверных движений моих товарищей.

Когда мой друг Слава Яковцев наклонился ко мне, я шепотом (голос пропал) объяснил ему, что следует делать. Пригодились профессиональный опыт врача и медицинская практика на "скорой помощи", где судьбу больного решают мгновения.

Осторожно сними лыжи, расправь ноги и ровно уложи меня на спину, - давал я другу распоряжения. - Сходите за носилками в дом отдыха... Мы проезжали мимо него. Меня пока не трогайте. Подгребите горстку снега под поясницу и подоткните под меня теплые вещи.

Больше говорить я не мог: туман начал заволакивать сознание. Небо, деревья, люди, все подъезжающие и подъезжающие ко мне на лыжах, поплыли перед глазами. Глаза закрывались, хотелось спать. Но уснуть не давала (это хорошо) все усиливавшаяся боль в спине.

Около меня непрерывно сменялся "почетный караул" любопытных: они молча, с сочувствием смотрели на пострадавшего лыжника и тихо отъезжали, уступив место другим. Я безучастно смотрел на них, ожидая своих товарищей с носилками, и думал о том, как один миг может разбить человеку жизнь. Маленькая ошибка, незначительный просчет, и все летит кувырком.

Как бесконечно долго тянется время. Сколько же я уже лежу и сколько еще мне предстоит находиться в таком положении? Смерть где-то рядом. Но я не в состоянии ни шагнуть ей навстречу, ни уползти от нее в сторону. Ничего я не могу сделать, остается только ждать того или другого. Нет-нет, я не хочу умирать! Хочу жить, хочу увидеть завтрашнее утро.

Я никогда не лежал так долго на снегу и не смотрел на зимнее небо, плывущие облака, качающиеся верхушки деревьев. Снег вокруг меня умят и укатан лыжниками, а сами они снова разбрелись по склону горы, но к трамплину, с которого я так неудачно прыгнул, уже никто не приближается. Мой прыжок, видно, стал сегодня последним. Не стало на горе прежнего шума, веселья - я всем испортил настроение.

А ведь этого могло не быть. Этого вообще не должно было быть. Ведь мы уже вернулись на лыжную базу, вдоволь набегавшись по лесу. И вдруг меня снова потянуло в лес. Моим друзьям, уставшим после соревнований, очень не хотелось вновь надевать лыжи. Если бы они тогда настояли на своем! Но совладать со мной им не удалось. В меня словно бес вселился. И он, лукавый, в моем образе стал соблазнять их вернуться в лес, чтобы два-три раза прыгнуть с самодельного трамплина, который я заприметил невдалеке и уже успел опробовать. И мне удалось уговорить их. Я вдруг сделался настойчивым, упрямым, безжалостным к ним, я так требовал, чтобы они встали и пошли со мной, будто от этого зависели мое счастье и моя судьба.

Когда человек обречен или жаждет опасности, тут уж ничего не поделаешь! И моя добрая судьба, оставив все попытки спасти упрямца (друзья так долго уговаривали не возвращаться в лес), сдалась и отвернулась от меня.

И вот я, словно кто-то меня гонит, спешу к месту будущей катастрофы. Значит, это должно было случиться. И случилось! Я сам стремился к этому, и во всем виноват я один.

А теперь лежу, беспомощный, на снегу, смотрю в голубое небо с редкими облаками и не верю, что можно умереть в такой прекрасный зимний день. Именно в этот момент я впервые ощутил всю красоту и важность жизни, ощутил в тот миг, когда она уже ускользала от меня.

Да, когда жизнь с ее радостями и здоровьем - в избытке, то не очень-то и замечаешь это, принимая все как должное. Осознаешь всю ее значительность лишь тогда, когда она от тебя уходит. Как я, оказывается, люблю это небо, эти деревья, снег, воздух. И может быть, сегодня вижу все в последний раз.

Как страшно умереть прежде времени, по своей глупости. Знать бы раньше, что мне дана такая короткая жизнь. А если бы знал? Что бы тогда сделал?

Я всегда был излишне самоуверен. Был убежден, что со мной ничего страшного произойти не может. Две цыганки в разное время нагадали мне долгую жизнь, назвав одну и ту же цифру - 96 лет. И я хоть и не верил гаданьям, настроил себя на этот срок, не боялся никаких опасностей. Более того, я любил опасности, любил рисковать, прыгая с мостов, высоких деревьев и опасных круч в воду, спускаясь с крутых гор на лыжах, участвуя в гонках на мотоциклах.

Что был для меня этот небольшой, почти детский самодельный трамплин, когда я летал со спортивных?! Но именно он оказался роковым: в нем гнездились беда, катастрофа, смерть.

Я не знал, что кто-то в мое отсутствие, случайно, конечно, чуть-чуть передвинул "стол" отрыва - чуть-чуть, всего на несколько сантиметров, изменив этим угол вылета и место приземления. Траектория полета уходила теперь в сторону, а я по-прежнему оставался в плену того стереотипа, который уже успел у меня выработаться во время первого знакомства с трамплином. К тому же именно этот, последний в моей жизни прыжок оказался наиболее удачным и продолжительным, что и позволило мне долететь до того места, где поджидал меня торчащий из-под снега столб от старого забора. Прыжок мог закончиться благополучно, если бы я не был хорошим лыжником, - просто не долетел бы до возникшего на пути столба, как не долетали до него прыгавшие передо мной мальчишки. Вот ведь как иногда бывает: лучше сделать дело плохо, чем хорошо. Именно мое мастерство и сыграло со мной злую шутку.

Считается, что у человека в момент смертельной опасности нервное напряжение уменьшает способность правильно ориентироваться, замедляются функции органов чувств. Так ли это всегда бывает? У меня все наоборот: чувство опасности обостряет сообразительность и способность быстро ориентироваться в обстановке. Это, как я считаю, результат занятий такими рискованными видами спорта, как горные лыжи, подводное плавание, мотоспорт.

После катастрофы меня не охватил обессиливающий страх, не было цепенящего чувства ужаса. Наоборот, проснулась уверенная, хладнокровная и яркая сила инстинкта самосохранения, которой люди, как и животные, наделены от природы.

Наверное, каждый хоть раз в жизни испытал эту маленькую таинственную силу внутри нас, которая в момент наивысшей опасности отстраняет растерявшийся ум и, обуздав страх, мгновенно оценивает положение во всей его сложности, помогая выйти из, казалось бы, безвыходного положения.

Человека в подобной ситуации можно сравнить с лунатиком, идущим по карнизу дома:

каждое его движение точно и целесообразно. Но горе ему, если он вдруг проснется и в его действия вмешается разум. Инстинкт - это наше второе "я", которое молчит до поры до времени. Это прочная нить, связывающая нас с жизнью. Инстинкт охраняет нас, когда жизнь становится невыносимой, помогает не помнить о смерти и бороться за выживание.

Именно чудесная бессознательная работа инстинкта не позволила мне в тот трагический февральский день смириться с мыслью о смерти. Мучила боль, мучила неизвестность, но страха смерти не было.

Я лежал на снегу уже более часа, неспособный даже пошевелиться, изменить хоть чутьчуть позу. А вокруг снова стали раздаваться громкие голоса, смех: в природе ничего не изменилось, в мире ничего не произошло. Жизнь лишь ненадолго замерла около моего несчастья и теперь снова пошла своим чередом. А для меня все было уже в прошлом.

Начинало темнеть. День постепенно уступал место вечеру. Наконец подъехали с носилками друзья. Кроме них нашлось много добровольцев, совершенно незнакомых людей, вызвавшихся помочь. Теперь главное - не потерять сознание от боли и суметь руководить своим спасением.

Действуйте согласованно. Трое-четверо одновременно поднимите меня, не наклоняйте, не сгибайте тело, - звучит едва слышно мой голос. - Осторожно положите на носилки, под поясницу валик, скрутите его из одежды.

Я уже едва шепчу, но друзья различают каждое слово, действуют четко и быстро. Теперь нам предстоит трудный и долгий путь в гору. Я поглядел еще раз вокруг себя, поднял глаза к темнеющему небу: когда теперь придется увидеть всю эту красоту и удастся ли вообще? Затем прикрыл глаза. Боль становилась все нестерпимее.

Носилки несли шесть человек. Дороги не было, находили укатанную лыжню. Время от времени то один, то другой поскальзывался, спотыкался или проваливался в снег. И я, как на маленьком самолете, то проваливался в воздушную яму, то снова взмывал вверх. Боль, застрявшая где-то в позвоночнике, растекалась в такие моменты по всему телу, не доходя до ног. Там все молчало.

Моим носильщикам становилось все труднее. Я слышал их тяжелое дыхание и чувствовал спиной, как они устали. Остановки со сменой рук стали чаще. Чтобы как-то поддержать своих спасителей, облегчить их тяжелую ношу, я пытался разговаривать с ними и даже шутить.

В доме отдыха, куда меня наконец донесли, дежурного врача не оказалось (воскресенье).

Среди отдыхающих (это я узнал потом) были врачи, и, конечно, они слышали о несчастном случае, но "любопытством", видно, не страдали, потому что никто из них ко мне не подошел.

Дежурная сестра сделала по моей просьбе обезболивающий укол, затем второй. Никакого впечатления, нестерпимая боль не проходила.

В это время Слава упорно звонил в Институт скорой помощи им. Н.В. Склифосовского.

Не так давно я проходил там врачебную практику, а вот теперь собираюсь поступать в качестве пациента.

Через час-полтора за мной пришла машина. Мне сделали еще несколько инъекций, переложили на другие носилки, и я впервые в жизни стал пассажиром машины "скорой помощи". Прежде сидел в ней рядом с шофером, был хозяином положения. Сейчас лежал лицом вниз, неподвижный и беспомощный.

Да, судьба в тот день не раз старалась оградить меня от беды. В трамвае приятельпровидец буквально встал на моем пути за город. Как он отговаривал меня тогда от поездки! Потом друзья, уставшие от лыжной прогулки, пытались удержать от вторичной вылазки в лес, но желание еще раз прыгнуть с трамплина оказалось сильнее их убеждений.

Если бы я обратил тогда внимание на зги знаки судьбы... И все-таки она не оставила упрямца в беде: счастливые случайности, последовавшие одна за другой после трагической развязки, стали спасать меня. Выпади хотя бы одно звено из этой цепи, и гибель стала бы неизбежной. А тут - я не потерял сознания, поставил себе правильный диагноз, не поддался чувству отчаяния и страха, до конца сохранил хладнокровие. Рядом оказался дом отдыха, где была дежурная сестра, носилки и телефон. Около меня находились друзья, а в Институте имени Склифосовского дежурил мой бывший руководитель практики, который очень быстро прислал за город машину.

В дороге боли набросились на меня, словно сорвавшиеся с цепи злые псы. Не имея сил сдерживаться, я непрерывно скулил и время от времени вскрикивал, когда терпеть уже не было никакой возможности. Пожалев меня, врач дал подышать закисью азота, и я, испытывая неслыханное блаженство, стал погружаться в небытие. Не знаю, сколько времени это продолжалось, когда совершилось неожиданное: мое сознание начало раздваиваться и рядом появился двойник. Глядя на меня, он начал хохотать жутким оловянным смехом, смехом человека из потустороннего мира. В нашей жизни так никто не смеется, разве только буйно помешанные. Но вот и мое второе "я" раздваивается, и оба лица становятся еще бесцеремоннее и наглее: они постоянно пристают ко мне, кружась над головой. В конце концов двойники заталкивают меня в темный угол и набрасываются друг на друга, отчаянно о чем-то споря.

Не чувствуя своего тела, я отчетливо видел и ощущал эти фантастические, неожиданно пластичные образы, слушал свои мысли, произносимые чужими, незнакомыми голосами.

Так под влиянием наркоза мне пришлось пережить очень неприятные минуты, когда меня впервые в жизни посетили яркие зрительные и слуховые галлюцинации. Чтобы не видеть и не слышать того, что творится вокруг, пытаюсь закрыть глаза, зажимаю (как мне кажется) уши руками, но ничего не помогает: я продолжаю все видеть внутренним зрением и слышать внутренним слухом.

Хочу вырваться, бежать от всего этого и не могу, крепко удерживаемый невидимыми руками. Дохожу до исступления, впадаю в истерику, рву на себе волосы, выдавливаю глаза, бьюсь головой о стену, но голова проваливается во что-то мягкое...

В действительности же, как позже рассказал мне Слава, находившийся со мной рядом, я метался в судорогах, что-то выкрикивал, кусался, бился в руках врача. По словам психиатров, это были кратковременное безумие (аменция) и бредовые явления, когда больной теряет ориентировку в собственной личности (галлюцинации, игра воображения порождены сознанием самого больного. Подобные раздвоения личности встречаются при заболевании шизофренией).

После снятия маски действие наркоза прекратилось. Ко мне стали возвращаться сознание, слух. Как сквозь глухую стену, доносятся слова: "Очень большая потеря крови, внутреннее кровотечение..." Говорили о дорожных происшествиях, спортивных травмах, параличах. Очень бы хотелось, чтобы ко мне это никакого отношения не имело. Пытаюсь вступить в беседу, рассказать о себе, но вместо слов вырываются какие-то бульканья.

Врач наклоняется ко мне и снова прикладывает маску. Я вдыхаю пары наркоза, погружаюсь в глубокий сон, и меня опять начинают окружать странные видения.

И так продолжалось во время всего нашего пути: я несколько раз погружался в темную бездну, затем всплывал. Жизнь вместе с сознанием то покидала меня, то возвращалась вновь. А машина тем временем мчалась и мчалась вперед навстречу моему спасению или... смерти.

Я уж не таков, каким был прежде.

Квинт Гораций Флакк Пробудившись, долго не могу разлучиться со сном. Кажется, я проснулся, но продолжаю куда-то плыть во тьме. Сознание на миг озаряет мой мозг, затем я снова проваливаюсь в кромешную тьму. В мозгу возникает один вопрос за другим: почему во мне такая безмерная тяжесть, не дающая подняться? Почему я лежу, вытянувшись на спине? Какой сегодня день? Который час? Наверняка пора вставать, идти на работу...

Хочу перевернуться на правый бок, но что-то тяжелое придавило меня к кровати, навалилось с силой. Слабость и свинцовая полудрема снова погружают меня в забытье.

Наконец удается открыть глаза - взгляд упирается в высокий незнакомый потолок. Слева стена, наполовину выкрашенная в салатный цвет.

Все усиливающееся беспокойство будит меня окончательно. Яростно напрягаю мозг, пытаюсь что-то вспомнить. Что? На спинке кровати, в ногах, висит какая-то дощечка.

Поднимаю голову, чтобы прочесть, что там написано, но резкая пронизывающая боль вдоль позвоночника заставляет громко вскрикнуть. Подходит девушка в белом халате и белой шапочке. Все ясно: больница! Почему я здесь, что случилось? И вдруг все, все вспоминаю: прыжок с трамплина, столб, словно выросший из-под снега. С какой ужасающей быстротой, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, летел он на меня. Я так и не смог свернуть в сторону: столб словно загипнотизировал меня, парализовал волю.

Еще метр, полметра... Катастрофа! Потом был тяжкий путь на носилках к дому отдыха, машина "скорой помощи". Будто разъяренный белый зверь с резким воющим голосом, мчалась она по городу, требуя дороги. Мчалась наперегонки со смертью. Любой толчок, торможение на поворотах отдавались нестерпимой болью в сломанном позвоночнике. С каждой минутой мы были все ближе и ближе к цели, и надежда на спасение росла.

Но вот шофер сбросил скорость. Последний поворот направо, и мы у подъезда. Сколько раз я входил сюда как врач... Теперь санитары на носилках, покрытых серым одеялом, вносили меня в приемное отделение в качестве больного. Сюда со всего города свозят раненых, искалеченных людей, всегда в тяжелом состоянии, иногда без сознания. Здесь постоянно, днем и ночью, идет борьба со смертью, и порой первая встреча с хирургом бывает последней.

А сколько было бы горя, не будь этого Института скорой помощи, старейшего в Москве!

Основал больницу граф Шереметев в память о своей рано умершей жене, бывшей крепостной актрисе. Замечательные врачи работали здесь, да и сейчас институт славится многими своими специалистами. Авось и меня вытащат из бездны, куда я попал сегодня!

В первые минуты пребывания в больнице я лежал в полудреме, немой и неподвижный, но мой слух, как у слепого, заметно обострился, и от меня не ускользала ни одна мелочь из того, что происходило вокруг.

Память на всю жизнь сохранила образы, место действия, где разыгрывалась трагическая премьера, в которой я был главным действующим лицом.

Врачи глубоко ошибаются, думая, что тяжелый больной, находясь без сознания или в глубоком шоке, ничего не слышит и не воспринимает окружающее. Порой машинально выполняя свои действия, врачи забывают, что перед ними живой человек, органы чувств которого как никогда обострены.

Глаза мои были закрыты, но я как бы видел кожей и отлично все слышал. Врачи с раздражающим спокойствием болтали друг с другом, неторопливо перебрасывались короткими фразами. О, как много увидел и понял я за эти первые мгновения моего пребывания в роли больного! Понял значение каждого случайно оброненного слова, простой интонации голоса. Как хирургические инструменты требуют специальной стерилизации, так и каждое слово врача, произнесенное в присутствии больного, должно быть заранее тщательно обдумано. Как в операционную нельзя занести инфекцию, так и у постели больного важно соблюдать "психическую" асептику.

Прислушиваясь к разговорам врачей, я пытался подавать им советы, но никто не обращал на меня внимания, никому не было дела до моих соображений и эмоций. Я - самое заинтересованное лицо - был лишен права голоса.

Первое обследование закончено, рентген позвоночника сделан в двух проекциях. Можно передохнуть, расслабиться. Вокруг меня все стихло и успокоилось. Обо мне временно забыли. Ждут рентгенограммы.

Наконец принесли влажные рентгеновские снимки. Мой предварительный диагноз подтвердился: перелом позвоночника. А более подробно - перелом-вывих первого поясничного позвонка и оскольчатые переломы дужек трех соседних позвонков.

Рентгенограммы уточнили локализацию и характер повреждения позвоночника, но ничего не сообщили о степени поражения спинного мозга и нервных корешков. Это все выявится потом - через месяцы, а может быть, и годы. Остальное будет зависеть от компенсаторных возможностей организма, разбудить которые не так-то просто. А сейчас у хирурга нет времени ждать. Ошибаться и медлить он не имеет права: потерянная минута может привести к потере человека, а поспешность - к непоправимым последствиям.

Сначала врачи решили попытаться поставить позвонок на место бескровным способом.

Трое крепких мужчин с решительным видом приступили к делу. Но все их попытки выправить вывих не увенчались успехом: не помогла ни одномоментная репозиция вывиха коленом, ни ручное вправление (от него они отказались туг же, боясь дополнительно повредить мозговое вещество).

Взглянув на врачей, потных, усталых, пытавшихся обойтись без кровопролития, я понял, что операции мне не избежать. Травматологическая контрактура мышц спины не поддалась их усилиям. Полное расслабление наступит потом. Уже завтра парализованные мышцы будут вялыми и безжизненными, а еще через трое суток от них останутся только воспоминания.

Ответственный дежурный (заведующий травматологическим отделением Иван Иванович Кучеренко) принимает решение - оперировать!

Теперь, оглядываясь назад, я с позиции нынешних моих знаний понимаю, что ни варварских манипуляций руками и коленом, ни операции делать было не нужно.

Следовало просто уложить меня на специально оборудованную функциональную кровать и с первых же дней начинать активно-пассивную терапию, то есть массаж и лечебную гимнастику до 5-6 часов в сутки, меняя мое положение каждые 1,5-2 часа (лечение положением).

И хотя ламинэктомия (операция на позвоночнике) разработана хирургами довольно тщательно, любое вмешательство в эту область остается очень опасным делом, требующим исключительного внимания. Даже незначительные повреждения, полученные при травме, могут быть увеличены во время операции, ведь она, по сути, тоже своеобразная травма, наносимая хирургами больному. Самое худшее в подобном случае попасть к неопытному хирургу, и совсем плохо, когда врач идет на операцию, сомневаясь в ее исходе. Все это может принести больше вреда, чем пользы.

Прежде молодые врачи в Индии давали радже обещание не браться за излечение неизлечимых. Иными словами, они обещали не быть шарлатанами, а лечить больных в соответствии со своими знаниями, не предаваясь фантазии.

Решившись на операцию, врач тем самым расписывается в своем бессилии помочь пациенту иными способами. Хирургия - это крайняя мера, и медицина обращает взор к своей радикальной части, когда все другие средства испробованы. Еще Цельс писал, что "успехи хирургии связаны со слабостью медицины".

Во мне все бунтовало против операции, но что я мог тогда сделать в своем поверженном состоянии? Ко мне уже подходила сестра с солидным шприцем, наполненным так называемым литическим коктейлем - специальной смесью быстродействующих снотворных средств и веществ, снимающих напряжение, тревогу, страх. Кстати, я всегда очень боялся уколов (теперь уже сам себе делаю инъекции и даже небольшие операции), и сердце мое болезненно сжалось при виде иглы. Но сестра оказалась опытной, и процедура внутривенного вливания заняла у нее не более одной минуты. После этой медикаментозной предварительной подготовки мои мысли становятся все более вялыми, неповоротливыми, появляются равнодушие, сонливость, меня постепенно начинает поглощать тьма, и затем наступает полный покой.

Получив такой наркоз, больной (в данном случае я) избавляется от всех слуховых, зрительных "козней" своего воображения. Этот первый наркоз облегчает последующий перевод на основной - трахеальный.

Теперь, под общим наркозом, можно резать и сшивать ткани, вправлять позвонки и удалять их осколки, подойти к самому спинному мозгу и нервным корешкам - словом, делать со мной все, что захочешь, так сказать, в мое "отсутствие". Это большое благо для больного.

Но было время, когда наркоза не существовало, и операции делали, предварительно оглушив больного дубинкой по голове. В известной степени это считалось проявлением гуманности, ибо врач, пусть даже варварским способом, избавлял больного от невыносимых болей, предупреждая шок.

Позже для обезболивания перед хирургической операцией применяли алкоголь: больного поили вином или водкой до состояния глубокого опьянения и только после этого хирург приступал к своим действиям.

16 октября 1846 года доктор Мортон впервые в мире применил эфирный наркоз. Эту дату медики считают чем-то вроде праздника - "Дня наркоза". Первое время наркоз давали очень примитивным способом: на лицо больному накладывали маску, пропитанную эфиром или хлороформом, и накрывали сверху полотенцем. Наркоз при таком применении вызывал пренеприятные последствия как для больного, так и для врача.

В настоящее время существует самостоятельная наука - анестезиология, занимающаяся общим обезболиванием, регулированием всех основных функций организма во время и после операции. Врач-анестезиолог управляет дыханием, следит за составом дыхательных газов, кровяным давлением, измеряет и подсчитывает удары сердца, ритмы дыхания, ведет наблюдение за электрокардиограммой.

Итак, началась непосредственная подготовка к операции. Теперь произойдет то, что мне, хирургу, столько раз приходилось и видеть, и делать самому, но на своей собственной операции я буду "присутствовать" впервые.

Оперировал меня блестящий хирург-травматолог Иван Иванович Кучеренко. Когда я был практикантом, то не раз ассистировал ему и видел, как он спор и ловок, как молниеносно орудует могучими, словно шатуны, руками. И вот теперь этим рукам предстояло спасать меня.

Да! Руки у Кучеренко были прекрасными, но, делая операцию, он не верил в то, что с такой травмой, как у меня, человек может выжить. Поэтому, закончив свое дело и выходя из операционной, хирург сказал санитару:

- Накрой простыней и в коридор. А завтра повезешь...

- В какую палату? - спросил молодой санитар.

- В морг! - отрезал хирург и быстро зашагал по коридору.

Санитар так и сделал: оставил меня в коридоре, накрыв с головой простыней, уверенный (сам Кучеренко сказал!), что больной до утра не дотянет.

Когда стало светать, санитар решил, что пора выполнить распоряжение врача. Он подошел к каталке, где лежал накрытый простыней "покойник", и собрался ее везти. И вдруг увидел, что простыня дышит. Потрясенный, он побежал к дежурному врачу.

Все это я узнал гораздо позже от самого санитара. А пока он, взволнованный, рассказывал врачу, медсестрам о том, что "покойник" ожил.

Когда я открыл глаза, вокруг меня хлопотали врач и медсестра. Никто не знал, куда меня поместить: специального отделения в институте не было. В конце концов нашли место в отделении черепно-мозговой травмы, в "палате смертников", как называл ее между собой медперсонал. Положили на кровать, стоящую в углу, отгородив от других ширмой, и ушли (позже медсестры нашли нужным сообщить мне, что с этой койки еще никто не поднимался). Утомленный переездом, я быстро уснул и проспал несколько часов.

Что имеем - не храним, потерявши, плачем.

Козьма Прутков Свое переселение в палату я не помнил, был еще под наркозом, так что знаю о нем со слов медсестер и санитарок. Поэтому пробуждение в незнакомой обстановке стало для меня неожиданностью. Это был первый день моей новой жизни. Я проснулся уже другим человеком, но первое мгновение еще не догадывался, не знал об этом. И только потом вспомнил все, что со мной произошло.

К моей кровати стали подходить люди в белых халатах, они что-то обсуждали, спорили.

Потом сделали несколько уколов. После них в голове стало легко и пусто, как в кармане невезучего игрока.

Подошел молодой мужчина в очках, оказавшийся лечащим врачом. Сев около меня, стал задавать вопросы, заполняя первые странички истории болезни. Вот и кончилась биография здорового человека, началась история болезни.

Врач долго с пристрастием допрашивал меня. Делал это профессионально, тактично и внимательно. Он мне сразу понравился, и я почувствовал к нему доверие. Мягкий, интеллигентный, тонкий и доброжелательный человек - таким и должен быть каждый врач.

Видно было, что мой доктор беззаветно любит свое дело, от него исходили уверенность, надежность, прочность. Как хорошо, что мне повезло с лечащим врачом. На все его вопросы старался отвечать как можно толковее и обстоятельнее. Он же от моего единственного вопроса: "Что ожидает меня впереди?" - ловко уклонялся, сказав, что у медицины, а тем более у него, недостаточно знаний, чтобы говорить об отдаленных прогнозах. Но мне, собственно, ответа от него и не требовалось, я сам знал, что травма моя не только тяжелая, но и неизлечимая. И хотя некоторые больные живут после операции подчас несколько лет, но на ноги они уже никогда не поднимаются.

Врач пробыл около меня довольно долго, но все время писал и писал историю болезни. А мне так хотелось поговорить по-человечески, расспросить его. Но бумаготворчество занимает львиную долю времени при общении врача с больным, и на душевные беседы его уже не остается.

На прощание врач посоветовал приобрести надувной матрац для предупреждения пролежней и, ободряюще улыбнувшись мне, пошел к двери. Приоткрыв ее, обернулся:

- Не мешало бы купить коньяк, - он вам ночью пригодится.

Через некоторое время подошла сестра со шприцем и сделала инъекцию в бедро. Я не почувствовал ни прикосновения ее рук, ни укола. И понял, что теперь ноги можно колоть, резать на части, отрывать - я не испытаю никакой боли. В то же время где-то в глубине моих бесчувственных ног начала зарождаться неприятная жгучая боль. С каждой минутой она становилась все сильнее и сильнее, терпеть ее уже стало невмоготу... Но я терпел, потому что другого выхода у меня не было.

Впрочем, "терпел" - не то слово. Я скрежетал зубами, кусал губы и пальцы, грыз подушку и пододеяльник. Адские боли говорили мне о том, что в парализованных и бесчувственных тканях теплилась какая-то жизнь и что не все еще потеряно. Но каким же мучительным образом эта жизнь сообщала мне о себе! Какой парадокс и какая несправедливость: если посмотреть на меня со стороны, то кто скажет, что я так слаб и беспомощен? Крепкое сильное тело, тренированные мышцы, могучая грудь. Но мне казалось, что живут только мозг и крохотный мышечный комочек - сердце, которое никак не хотело умирать и, напрягаясь, продолжало биться. И только благодаря ему я дышал и держался.

Внутри меня был полный хаос. В результате грубого повреждения и сотрясения тканей спинного мозга, главного кабеля связи центра с периферией, полностью нарушилась проводимость. Перестали функционировать нервные пути, которые передают импульсы и сигналы от головного мозга к мышцам, внутренним органам и коже. Исчезла согласованность в работе отдельных органов и организма в целом. То, что действовало мудро и целесообразно, теперь взбудоражено, спутано: парализованные органы работают вразнобой, каждый сам по себе, а многие и вовсе отказали; к ним подключили различные аппараты и системы, чтобы поддерживать их работу механически и с помощью сильнодействующих лекарств.

Когда все от меня ушли, я попробовал приподняться, чтобы осмотреть себя. Но куда там - тело мне не подчинялось. Невидимые путы крепко держали, не давая возможности пошевелиться.

Невероятно: еще вчера я владел своим телом, как хотел. Оно всегда было легким, подвижным и послушным. Теперь же меня будто всего выпотрошили, а потом залили свинцом. Мое тело, руки и ноги налились огромной тяжестью и вдавились мертвой массой в упругое ложе.

Пробую осторожно ощупать себя по частям. Голова, руки, грудь в порядке, но когда дотрагиваюсь до кожи ниже пояса, возникает странное чувство оторванности: ощущаю пальцами форму и консистенцию тканей - мягкие мышцы, твердые кости, но они словно не мои - чужие. Пробую давить, мять, щипать, бить себя - никакого впечатления. Как будто нижняя половина туловища и ноги отрублены. Но вдруг полную нечувствительность (анестезию) сменяет жгучая неприятная боль - это зона повышенной чувствительности (гиперестезия), и любые действия, даже касания простыней этой области, вызывают болезненные ощущения. Невидимый пояс вокруг туловища служит границей между живым и мертвым. Кожа и мышцы ниже этого "кольца" стали за несколько часов дряблыми и рыхлыми. Потеряв свой тонус, они обвисли и свалились безвольной массой, обнажив кости таза и ног. На месте брюшного пресса, сотканного до этого из прочных мышц, образовалась рыхлая, мягкая яма.

Ощупываю себя: пальцы находят один орган за другим. Все на месте, только нет во всем этом обычной жизни, движения. Мои "анатомические" исследования прервала снова сильная боль. Она навалилась на меня, заволокла сознание, сдавила сердце. Каждая клетка тела кричит и стонет от боли. Кажется, что я весь пропитался ею, превратившись в сплошной комок боли.

Как будто невидимые раскаленные щипцы и острые ножи изнутри вонзаются в тело и начинают полосовать его, разрывать мышцы, нервы, ткани, отдирая их от костей. Боли в нечувствительных, мертвых, парализованных тканях. Что это - иллюзия, игра воображения или своеобразное восприятие, напоминающее галлюцинации? Может быть, это мне только снится и, когда проснусь, исчезнет, как кошмарный сон? Нет, не питай себя иллюзиями. Привыкай к мысли, что боль теперь будет с тобой почти всегда. Об этом мне позже скажут и врачи, назвав ее моим вечным и суровым спутником. И добавят, что я еще должен радоваться, благодарить судьбу за эти боли. Появление их в первые часы или дни после травмы - благоприятный признак, говорящий о неполном разрыве спинного мозга, о жизнеспособности отдельных нервов. В жгучих болях, судорогах и муках возвращаются, оживают нервы, дающие жизнь мышцам, коже и внутренним органам.

Должен радоваться! Но это не получалось. Много позже на мой вопрос: "Долго ли мне еще так мучиться?" один врач остроумно ответил:

- Нет, недолго, но всю вашу жизнь.

Только сейчас я понял, что такое здоровье. Это я понял. А сколько людей вне стен больницы даже не подозревают, какое счастье быть здоровыми, не задумываются над тем, каким богатством обладают. Они не берегут свое здоровье, транжирят его: курят, пьют, принимают наркотики, объедаются. Всю чудовищность своего образа жизни они поймут только тогда, когда попадут в крепкие объятия болезней и оставшуюся часть жизни посвятят борьбе с ними.

Врачи сказали мне, что сейчас моя важнейшая обязанность - соблюдать покой. Мне не нравится это слово. Оно невольно ассоциируется с другими, созвучными ему словами:

"покойный", "покойник". Как можно живого человека, привыкшего к активной жизни, приковать к кровати, лишить всех видов движений? Мало сказать, что это вредно, - это чудовищно! Все равно что замуровать работающее сердце или сковать грудную клетку.

Даже мысль о покое мне невыносима. Нет, все что угодно - только не покой. Ведь он удел.ленивых, праздных людей или, наконец, мертвецов. Я категорически против утвердившихся в медицине выражений: "Правильное покойное положение", "Режим полного покоя" и тому подобное. Мне он и сейчас противопоказан. У каждого живого человека не должно быть "покойного положения". Жизнь не знает остановок - это вечное движение и борьба за лучшее существование. Малоподвижность ведет к лени, вялости и слабости, энергия гаснет. Ты становишься беззащитным, и недугам легче справиться с тобой. Движение же сохраняет твое здоровье, наконец, жизнь.

Но о каком движении в моей ситуации может идти речь? Может! Начать с того, что надо непрерывно посылать в парализованные мышцы живительные импульсы, мысленно повторять движения здорового тела. Словом, не давать умирать мышцам и нервам. Теперь это - моя первая задача, а не соблюдение покоя. Вторая - я должен сам постоянно как-то двигаться. Даже здоровому человеку невозможно пребывать долго в одной и той же позе.

Мышцы, сухожилия, позвоночник, суставы без движения устают. В органах и тканях застаивается кровь, нарушается их питание, строго сбалансированное взаимодействие. Все органы и системы формировались в условиях высокой физической активности, мышечных сокращений, непрерывных встряхиваний организма. Поэтому пока человек жив, он должен двигаться. Любым путем!

Самостоятельно я пока не в состоянии оторвать от постели больную спину, на которой сейчас сплошная рана. Придется делать это с посторонней помощью. И я прошу санитаров и сестер перевернуть меня на живот. Но они отказываются: врачи категорически запретили шевелить меня, оберегая сломанный позвоночник от каких-либо движений.

Только покой и сон, - говорят доктора строго и безапелляционно. - Иначе одно неосторожное движение, и "живые" позвонки и их свободные обломки могут сдвинуться с места, и тогда произойдет непоправимое.

Пробую убедить себя в том, что они правы, пытаюсь как-то отвлечься или просто забыться. Но ничего не помогает - тело не хочет лежать неподвижно, руки, ноги и туловище одеревенели. И я снова прошу, умоляю, требую перевернуть меня. Санитары боятся ослушаться врачей, и тогда я начинаю ругаться, угрожать, потом снова умолять, хитрить. В конце концов настаиваю на своем. Подчиняясь требованиям организма, я действую интуитивно, но, как оказалось потом, совершенно правильно.

Перекладывают меня одновременно три санитара. Сестра помогает, я командую, чтобы движения были согласованы. Все искусство состоит в том, чтобы без перекосов, наклонов и скручивании аккуратно переложить туловище со спины на живот. Для этого один санитар подсовывает руки под спину, другой под ягодицы и бедра, третий поддерживает ноги. Приподнимают и переворачивают сначала на бок. Медсестра и санитар удерживают мое тело от падения на спину. Двое других быстро заходят с противоположной стороны, ловко подхватывают меня руками и укладывают на живот. Под голеностопные суставы кладут небольшие валики, чтобы стопы свободно свисали и пальцы ног не упирались в матрац (на них могут быть пролежни), а также чтобы не растянуть сухожилия парализованных мышц. Под грудь подкладывают подушку. Я не удержался и, изловчившись, дотянулся рукой до болезненного места на спине, которое было под скальпелем. Что у меня там? На протяжении почти всей нижней половины спины, около 40 сантиметров, послеоперационная наклейка насквозь промокла, пропитавшись кровью и тканевыми жидкостями. Спина была сплошной раной.

Кожу ног и спины протерли камфарным спиртом. Я успокоился, но ненадолго. Острые боли стихли, но их сменили тупые, нудные. Долго лежать на животе я не мог. Скоро устал и теперь просил снова перевернуть на спину. На этот раз уговаривать никого не пришлось, так как меня надо было из нелегального положения вернуть в законное.

Начав переворачиваться и двигаться в первые же часы и дни болезни, я тем самым частично спас себя от многих грозных осложнений, таких, как пневмония, пролежни, контрактура сухожилий и мышц, анкилозы (тутоподвижность) суставов - осложнений, непременных при заболеваниях такого рода.

Постоянные уколы, переливание крови, вливания питательных веществ, система искусственного опорожнения поддерживали теперь мою жизнь. Самые обычные, естественные функции организма стали невозможными. Без посторонней помощи мне уже не обойтись. Как выдержать это? Надо выдержать, чтобы выжить. Никто и ничто мне не поможет, если у меня не будет выдержки и жизнестойкости. Они в подобных ситуациях, пожалуй, больше, чем полдела.

Время ползет устрашающе медленно. Минуты, часы будто разбухли, и нет им конца. От какой-либо еды наотрез отказался. Даже думать о пище противно. Сама мысль о том, что нужно делать какие-то усилия, чтобы жевать и глотать, невыносима. Я настолько ослаб, что отсутствие питания не вызвало чувства голода. Мой организм ничего не хотел принимать, у него не было желания получать пищу. Значит, так надо. Он очень мудр, наш организм, и сам решает, как ему поступить в том или ином случае. И не надо пихать в него что-то через силу. Моему организму и без этого сейчас трудно. Пусть отдохнет от еды и все свои силы сосредоточит на борьбе с инфекцией, лихорадкой, болью. Всякое отвлечение, даже на переваривание пищи, будет ему только помехой. Собственных энергетических ресурсов для питания у организма вполне достаточно, чтобы поддержать работу жизненно важных органов и мозга в течение многих дней.

Есть не хотелось, но все время мучила жажда, которую никак не удавалось утолить. Это естественно: большая потеря крови, обширные отеки в местах повреждения. Лежа было очень неудобно пить, даже из поильника, я постоянно захлебывался и потом долго откашливался. А сильно кашлять нельзя - мучительная боль тут же отдавалась в позвоночнике.

Весь этот первый день от меня не отходил Слава, свидетель моих злоключений. Он лишь сбегал в магазин за коньяком (врач рекомендовал) и апельсинами. В его отсутствие ко мне прилетела муха (они водились здесь в любое время года), села на лицо, и я не мог согнать ее - ведь для этого надо было поднять руку. Слишком трудная и пока невыполнимая для меня задача. Мог ли я, еще вчера способный легко отжать стодвадцатикилограммовую штангу, имеющий спортивные разряды по борьбе и боксу, даже подумать о том, что не смогу справиться с мухой! Невольно вспомнились анекдоты про дистрофиков. Понятно теперь, откуда они берутся, - из действительности.

Единственное движение, которое я смог проделать, - с трудом приподнять и уронить свои вялые руки. Чуть позже два раза сжал в кулаки и разжал пальцы. Расправил пошире плечи, чтобы полнее раскрыть грудную клетку для полного вдоха. Затем, положив руки на грудь и слегка сжимая ее, сделал продолжительный выдох.. Повторил три раза, устал, как после двухчасовой тренировки на стадионе. Ну что ж, отдохнем и попробуем снова.

А может, зря я себя мучаю? Для чего все это, когда отказали руки, ноги, тело, когда простое движение головой сопровождается черт знает какой болью? И тут же другая мысль: но ведь под лежачий камень вода не течет. Стоит упасть духом - и тебе конец.

Немало барьеров брал я в спорте, сейчас передо мной самый трудный, и я должен взять и его.

В первый же день я познакомился со своим будущим методистом по лечебной гимнастике, которая зашла взглянуть на меня. Разговорились. Оказалось, что она тоже окончила Центральный институт физической культуры, но значительно раньше меня.

Имеет солидный стаж работы с подобными тяжелобольными. Чем дольше мы разговаривали, тем больше я убеждался в том, что мы с Антонидой Тимофеевной единомышленники. И значит, мне снова повезло. Хороший методист сейчас полезнее, чем посредственный лечащий врач. Повезло мне дважды: Антонида Тимофеевна оказалась на редкость приветливой и душевной женщиной, любящей людей и свое дело. И фамилия у нее вполне соответствовала характеру - Лапушкина.

Мы договорились соединить наши усилия в борьбе с болезнью. И оба почувствовали, что сделать это будет легко, - мы были с ней близки и по духу, и по знаниям, обретенным в одном и том же институте. Оба бывшие спортсмены, оба свято верили во всемогущую силу движения. Нет, мы не будем пассивно созерцать, когда наступит общее улучшение, а начнем завтра же активно вмешиваться в лечение. Мы пойдем навстречу здоровью, начнем будить и раскрывать в организме его необъятные компенсаторные возможности.

Обязанности распределили между собой строго. Договорились, что доступные мне упражнения для рук и отчасти для туловища в сочетании с правильным дыханием я буду делать сам утром, до ее прихода, и в течение дня. А она займется пассивной гимнастикой.

Ее поле деятельности - мои парализованные ноги. Решили, не теряя времени, приступить к занятиям сразу же, несмотря на то, что у меня высокая температура и большая слабость.

Какое это было правильное решение! Начни мы делать гимнастику завтра - это было бы уже слишком поздно. Отныне Антонида Тимофеевна - мой главный целитель.

Более четверти века прошло с тех страшных, отчаянных дней, но я отлично помню каждую нашу встречу и все то добро, что сделала для меня эта замечательная женщина, чудесный специалист. Изо дня в день, многие месяцы она с поразительным терпением и участием, с доброй улыбкой мастерски выискивала и изобретала новые и все более сложные пассивные и активные движения для моих парализованных ног. С большим тактом находила слова утешения в тяжелые для меня минуты. А их было так много...

Невозможно человеку, еще вчера здоровому, быстро привыкнуть к мысли, что сегодня он полный инвалид. Малейшее напоминание об этом приводит в полное отчаяние. Я страдал от того, что пассивная гимнастика не вызывает в моих ногах никаких ощущений. Закрыв глаза, не мог определить, с какой ногой занимается методист, вообще не чувствовал никаких прикосновений к ногам.

Тогда я начал следить за работой Антониды Тимофеевны и мысленно проделывать вместе с ней каждое движение. Но эта мозговая работа на холостых оборотах на деле оказалась довольно тяжелой. И все-таки я не бросил ее. Пусть мой успех будет ничтожен, совсем мал, но он даст хотя бы крошечное движение вперед. А в моем положении главная опасность - бездеятельность.

После гимнастики, если можно так назвать два-три осторожных пассивных движения в каждом суставе, и легкого массажа стало несколько легче, но ненадолго. Хотя форточка открыта и в палате довольно прохладно, мои голени и стопы горят, будто погружены в кипяток или охвачены пламенем, к я все время испытываю желание потушить в них "пожар".

Из-за паралича и потери мышечного тонуса одновременно нарушилось и венозное кровообращение, это привело к застою крови в органах и тканях. Энергичные растирания и движения оживляли общее кровообращение и разгоняли застойную кровь в венах, это давало 10-15 минут относительного покоя. Затем надо было повторять все сначала.

Первое знакомство с болью и связанные с ней страдания человек воспринимает трагично.

Потом привыкает, вернее, приспосабливается к боли. Но это потом. А вначале муки страдальцев беспредельны.

Пытаюсь уговорить себя, убедить, что в болях мое спасение. Они каждый раз напоминают о том, чтобы я не залежался без движений, что прошло уже 20-30 минут и пора размяться, пора меня перевернуть и подвигать мне ноги.

День подходит к концу, необыкновенно длинный, мучительный. Сколько их, этих дней, будет еще в моей жизни? Как мы неосторожны порой в своих желаниях. Накануне того воскресенья, когда со мной случилась беда, сидел я, уставший, возле теплой печки (в последнее время очень много работал в поликлинике и в бассейне, ночами дежурил на "скорой помощи", готовился к поступлению в аспирантуру) и мечтал о том, чтобы заболеть, взять больничный лист и наконец отдохнуть. Представлял себе, как это хорошо не вылезать утром из-под теплого одеяла в холодную нетопленую комнату, не спешить на работу, а лежать и нежиться в постели. Я мечтал об этом потому, что ничего подобного в моей жизни не было.

Вот уж поистине мысль материальна: неосторожная мечта моя исполнилась. С лихвой удовлетворилось мое желание "заболеть, полежать и отдохнуть". Теперь могу лежать сколько угодно. Тут тебе и теплая постель, и "обслуга" полная, и забот никаких. Кроме одной - как можно быстрее встать на ноги и вернуться к жизни.

Как тяжело переносить это вынужденное лежание, как хочется подняться, встряхнуться, размять мышцы, а потом бежать и бежать километр за километром, наслаждаясь движениями.

Теперь я рад бы был любой работе, пусть самой тяжелой: убирать на улице снег, пилить и колоть дрова, носить воду, разгружать вагоны. Как об огромном счастье думал я о самых непосильных нагрузках. Ведь я никогда не бездельничал в той, прежней, жизни и даже не представлял, как можно жить без постоянного труда. Работал в поликлинике, затем спешил в бассейн, где выполнял обязанности спасателя, получая два.рубля за два часа и хорошую физическую нагрузку, которая была для меня активным отдыхом. Пообедав, мчался на мотоцикле на курсы усовершенствования врачей по урологии или в больницу на ночное дежурство. Все дни были заполнены движением, постоянной спешкой. Я как будто чувствовал, что моя активная жизнь коротка, и торопился успеть как можно больше.

Я никогда не болел обычными болезнями, лишь спортивные травмы время от времени останавливали мой бег. И когда с переломом ребер, который получил во время соревнований, впервые попал в больницу, то упросил мать увезти меня домой на следующий же день. Подавляя сильную боль, лечил себя сам движениями, плавал, загорал на пляже и выздоровел в два раза быстрее, чем положено при таких травмах.

Тогда я был еще студентом Института физической культуры, готовился стать тренером.

Институт окончил, но тренером не стал из-за нелепой, дикой случайности. А дело было так.

Только приступил к работе в ДСО "Химик" в качестве тренера по легкой атлетике, как буквально тут же пришлось ехать со своими подопечными на Всесоюзные соревнования в Горьковскую область. Я тоже входил в команду, поэтому каждый день тренировался.

Однажды пришел на стадион один. Было раннее утро, воздух свежий, и я собрался хорошо потренироваться. Стадион был пуст в этот час, и только в секторе для метания орудовал диском могучего вида парень.

Таким образом, нас на огромном поле было двое. Только двое. И надо же было такому случиться, что диск, посланный мощной рукой метателя, полетел в мою сторону. Нас разделяло более тридцати метров, поэтому я заметил его, когда он был уже совсем близко, и даже не смог отскочить в сторону. Успел только сгруппироваться, вжав в плечи голову, но именно в нее и угодил диск. Счастье, что он был уже на излете, иначе от головы моей ничего бы не осталось. Но удар был очень сильный: я упал, потерял сознание.

Пришел в себя уже в больнице. Голова раскалывалась, руки и ноги - как ватные, пошевелить ими не в состоянии, встать - тем более. Ни о каких соревнованиях, конечно, не могло быть и речи, а лежать в больнице я не собирался. Заикнулся было об этом врачу, но он только руками замахал:

- Покой, покой, покой!

И тогда я решил бежать. Но как? Ходить-то не могу. Подговорил своих спортсменов, и четверо здоровенных ребят на руках унесли меня из больницы. За нами погоня. Но спортсмены вырвались вперед и, несмотря на тяжелую ношу, скрылись от преследовавшего нас медперсонала.

После этой травмы о тренерской работе и серьезных занятиях спортом нечего было и думать: меня постоянно мучили головные боли. Я смог избавиться от них лишь через пятнадцать лет, после того как стал выполнять стойку на голове и обливаться холодной водой… Итак, тренером мне не быть - надо думать о другой профессии. Из всех наук самой близкой мне была медицина, ведь главные знания в этой области я уже получил в Институте физической культуры.

Подал заявление во Второй медицинский институт и был принят без экзаменов. Учился легко и с удовольствием: после удара диском по голове память у меня стала значительно лучше, способности тоже возросли, что служило постоянным поводом для самоиронии и подшучивания надо мной близких друзей.

Так я получил вторую профессию, стал врачом. А мои короткие встречи с больницей на том и закончились. Но сейчас я попал в руки своих коллег, кажется, надолго. И виноват в этом не один несчастный случай. Только на первый взгляд можно винить лишь его в моей трагедии. Совершенно убежден, что, не сломай я позвоночник теперь, то непременно свернул бы себе шею в другой раз. Дело было не в нелепой случайности, а в моем характере. Я ведь постоянно, с удивительной настойчивостью без конца подвергал себя риску. Получаемые время от времени довольно серьезные травмы не останавливали меня.

Подобное поведение допустимо еще в детстве или в юности, когда организм полон энергии, тело послушно, а реакция на высоте. Я же находился в так называемом переходном возрасте, когда человек уже расстается с молодостью, но еще не вошел в зрелость. Задор юности еще сохранился, но реакция уже не та. Желания начинают расходиться с возможностями, и тут самое время угомониться, поспокойнее вести себя на горнолыжных трассах, поаккуратнее ездить на мотоцикле.

К сожалению, я отношусь к числу тех людей, у которых до седых волос нет ни малейшего желания остепениться. Во мне сидит ненасытный бес, которого постоянно надо кормить риском, "подвигами", острыми ощущениями.

Надевая горные лыжи, прыгая с высоких обрывов в воду или садясь на мотоцикл, я знал, на что иду. Понимал, что в какие-то моменты теряю голову, рискую здоровьем и даже жизнью. Но это и привлекало меня: пожить хоть немного в опасности я считал немыслимым удовольствием.

Однако постоянно искушать судьбу, дразнить смерть не годится. Чрезмерная любовь к риску должна рано или поздно закончиться катастрофой. Все хорошо в меру, но я-то, к сожалению, этой меры не знал и постоянно играл с судьбой в кошки-мышки.

Трудно определить, какой у тебя запас удачи и счастья, как они распределятся по твоей жизни и сколько можно ходить по лезвию бритвы. Вся моя жизнь была наполнена настоящими предостережениями (постоянные травмы, советы и уговоры друзей и знакомых), но я продолжал с тупым упрямством испытывать судьбу. И вот она, наконец, сказала: "Хватит!" Так в моей жизни наступил" "покой". Теперь я застрахован от всех бед, которые меня подстерегали. Надежнее места, чем больница, вряд ли сыщешь: уж тут-то я в полной безопасности и огражден от всяких неприятных случайностей. Наконец-то угомонился Красов, но не по своей воле и какой дорогой ценой. Однако, как оказалось позже, меня не остепенил и паралич.

Приближается ночь, которую я теперь жду со страхом. Как врачу мне известно, что ночью боли переносятся тяжелее, чем днем. Не случайно же лечащий врач посоветовал запастись коньяком.

Подошел дежурный медбрат. Это хорошо, что мужчина, - с ним мне будет проще. Для начала раскупорили бутылку коньяка. Я выпил и закусил апельсином: Сейчас в больнице подобное немыслимо. Но в те годы коньяк и вино еще входили в арсенал лекарственных средств для тяжелобольных пациентов. Использование алкогольных напитков с лечебной целью объяснялось не только отсутствием необходимых медикаментов, но и недооценкой вредного влияния их на организм человека и опасности развития болезненного пристрастия к спиртному. Со временем вред алкоголя стал очевидным. Оказалось, что у человека нет ни одного органа, на который бы алкоголь не действовал разрушающе. И тогда его, так же как наркотики, стали назначать только безнадежно больным, чтобы облегчить их последние часы и минуты.

Приободрившись после нескольких глотков коньяка, я, взяв на себя роль врача, стал сам заниматься собой. Попросил медбрата найти санитаров, чтобы с их помощью перевернуть меня и сменить влажную простыню, потом протереть парализованную кожу камфорным спиртом, пошевелить и уложить ноги и после этого сделать все, что назначил врач.

Медбрат дал мне уйму таблеток и порошков, обезболивающих и снотворных, двадцать четыре капли опиума, сделал укол морфия. Коньяк и морфий оглушили меня, вызвали дремоту, тяжелую, вязкую, с бредом и галлюцинациями, но глубокого сна не дали.

Примерно через час боли разбудили меня. Спина, грудь, шея были мокрыми от пота. А пострадавшие части тела оставались сухими. Значит, даже потовые железы парализованы.

А это - нарушение терморегуляции и перегрев тела. Вот от чего постоянно горят ноги: нет естественного охлаждения кожи. И лишь мокрые тряпки, имитирующие нормальное потоотделение, несколько успокаивают огонь в ногах.

Какой же я беспокойный больной, сколько со мной хлопот!

Только для смены подкладной простыни требуется три-четыре человека. Ведь меня надо осторожно повернуть на бок, подтолкнуть под него скатанную простыню, затем расстелить свежую, снова уложить на спину, перевернуть на другой бок и убрать старую.

Так же, но только в обратном порядке, подкладывают свежую простыню. Затем ее тщательно расправляют, разглаживая каждую морщинку. Любая складочка или шов потенциально возможный пролежень.

Чтобы снова забыться, уйти во сне от боли, попросил сделать еще один укол (промедол).

Но и он не помог - боль не ушла. Ничем неутолимая непрерывная физическая боль причиняла мне жестокие страдания. Она глубоко проникала в тело, в мозг, овладевая психикой, заполняя все сознание. В эти мучительные для меня часы я часто думал о своей покойной матери, о ее любви ко мне, о полузабытом раннем детстве, когда я жил в другой - родной семье. Дело в том, что женщина, вырастившая и воспитавшая меня, не была моей матерью. Своих родителей я не помню. Иногда, правда, как сквозь туман, возникал в моем сознании расплывчатый образ той, что родила меня, а лицо отца даже приблизительно не могу себе представить.

Родственники рассказали, что Илья Семенович Котов, мой отец, был человеком с сильным характером, энергичным и предприимчивым. Из рядовых солдат дослужился до офицера.

В первой мировой войне показал себя храбрецом. Героем, вся грудь в крестах, вернулся отец на родину, в деревню Матюшки, что затерялась в Кулундинских степях за Уральскими горами. Здесь вместе с женой Анной стали они возводить новый двухэтажный дом. В старом, потихоньку разрушающемся, семья уже не помещалась.

Хозяйство родителей было не очень большим, но ладным: корова и лошадь хорошо ухожены, дом содержался в чистоте. Работали по хозяйству все - и взрослые, и дети. А потом, в году тридцатом, случилось то, что и должно было тогда случиться: хорошего, старательного хозяина признали кулаком, арестовали и погнали на строительство Беломорско-Балтийского канала.

Вскоре отец бежал оттуда. И куда? В... родную деревню. Тут его арестовали вторично, и больше мы никогда о нем ничего не слышали. Семью "кулака" выгнали из дома. Дом разрушили, а затем односельчане растащили его по частям. Скотину угнали, сарай и другие строения сломали. Маму с пятью ребятишками (двое старших братьев сбежали в суматохе) посадили на подводы и долго везли с другими семьями раскулаченных на пристань. Там всех посадили на пароход, который и повез нас по Оби на Север. По дороге дедушка и младшая сестренка умерли, и могилой им стали холодные воды Оби. Потом пароход свернул на приток Оби Васюган. Проплыли еще немного и причалили к берегу здесь у границы тайги с тундрой нас высадили и сказали: "Живите!".

Вокруг тайга, ни жилья, ни людей. Начали копать землянки, которые и стали нашим домом. Питались ягодами, травами, кедровыми орешками, грибами. К осени мама заболела дизентерией, и ее увезли в ближайший город - Васюган. Там в больнице она и умерла, не успев попрощаться с детьми. Где похоронена, неизвестно.

Потеряв маму, мы остались совсем одни. Мне, младшему, было три года, и в это время я тоже лежал в больнице с тифом. Лечащий врач проникся ко мне большой симпатией. Был я тихим, некапризным, выполнял точно все его указания и стал быстро поправляться. И тут судьба впервые улыбнулась мне.

На север к осужденному мужу приехала молодая жена, машинистка из секретариата Дзержинского Мария Красова. Привезла документы об освобождении мужа. Думали, что пробудет здесь несколько дней. Но суровый край с его добрыми, щедрыми сердцем людьми понравился москвичке, и она не торопилась с отъездом. Устроилась на работу в детский дом и вскоре стала им заведовать. У нее появились друзья, среди которых и была семья того врача, что вылечил меня от тифа.

В 1917 году, сражаясь на баррикадах, шестнадцатилетняя Маша Красова получила тяжелое ранение в брюшную полость, после чего врачи сказали ей, что детей у нее никогда не будет. А Мария Петровна мечтала о ребенке, о девочке Танечке. В детдоме она наконец присмотрела себе дочку, но прежде чем назвать ее своей, понесла к своему новому другу, моему лечащему врачу. Тот тщательно осмотрел девочку и сказал Марии Петровне, что не советует ее брать: у девочки туберкулез легких. И тут же предложил расстроенной женщине другого ребенка, мальчика. Этим мальчиком был я.

В палате Мария Петровна взяла меня на руки, а я, восхищенный прекрасным лицом незнакомой женщины, так крепко обхватил ее за шею, что она никак не смогла оторвать моих рук. Так вместе со мной и ушла домой.

Вскоре наша семья покинула Васюган: мама хотела, чтобы я забыл прошлое, боялась моих братьев и сестер, которые все время пытались тайком меня увидеть и даже увести с собой.

В Москве нам жить было негде - мама отдала свою комнату семье родственника, так что пришлось ехать в Подмосковье. Стали жить в Узком, где мама работала в санатории, а потом переехали под Рязань, в село Кирицы, в костнотуберкулезный детский санаторий новое место работы мамы.

Во время войны вместе с санаторием эвакуировались на Алтай. Вернувшись из эвакуации в Москву, ютились по чужим углам, в том числе и в семье знаменитого авиаконструктора Лавочкина.

Со своим мужем Наумом Соломоновичем Коганом мама почему-то жила все время врозь.

Он работал в других городах, но нас не забывал и постоянно помогал материально. Помог отчим и в тот раз, когда мы приехали из эвакуации. Хозяин маленького двухэтажного дома в Марьиной Роще, с которым мы случайно познакомились, согласился отдать нам одну комнату, а за это надо было сделать капитальный ремонт всего второго этажа. Наум Соломонович прислал деньги, и требование хозяина дома было удовлетворено.

Так мы стали владельцами небольшой комнаты, в которой мама и умерла через десять лет.

Последние годы она очень болела, и я ухаживал за ней, как за ребенком. Конечно, ни о какой женитьбе не могло быть и речи. Но была и другая причина, заставлявшая меня оставаться холостяком: всех нравившихся мне девушек я невольно сравнивал с мамой, которой всегда восхищался, и они очень проигрывали от этого сравнения.

Мы с мамой никогда не говорили о том, что я не родной ее сын. Более того, она была уверена, что я не знаю этого, ведь в момент нашей встречи мне было немногим более трех лет. И только незадолго до смерти мама открыла свою "тайну", которая всегда была известна мне. Она сказала, что никогда не пожалела о сделанном в молодости шаге и была очень счастлива, имея такого сына.

Трудно сказать, кто из нас был более счастлив - она или я. Жить рядом с такой необыкновенной женщиной, таким незаурядным человеком, как моя приемная мама, огромный подарок судьбы. Дочь сапожника и прачки, имеющая за плечами лишь церковноприходскую школу, она много работала на руководящих должностях. Детский дом, который она возглавляла, был лучшим на Севере. Детский санаторий, где она занимала уже не руководящую должность, прославился самодеятельным театром, который организовала мама и который очень помогал выздоравливать маленьким пациентам. В молодости она играла на сцене одного из московских театров, и ее комната была завалена цветами поклонников. Очень многого могла добиться в жизни эта женщина, если бы имела диплом о высшем образовании. Именно диплом, ибо образования, образованности у нее было достаточно.

Она прекрасно знала литературу, искусство, историю, отлично играла на фортепиано, замечательно пела. У мамы был безупречный вкус, и она могла из самых невзрачных "тряпочек" сделать себе прекрасный туалет. Словом, это была Женщина с большой буквы, по которой сходили с ума многие мужчины. Она же оставалась верна своему мужу.

Невысокого роста, не красавец, Наум Соломонович был добрым и хорошим человеком, и Мария Петровна очень это ценила. А всю любовь своего доброго и горячего сердца она отдавала мне, своему приемному сыну.

Умерла мама рано, в пятьдесят лет, оставив меня в большом горе. Годы шли, но я продолжал тосковать по ней, не в состоянии смириться с тяжелой потерей.

Вскоре после маминой смерти я получил письмо из далекого прошлого: меня разыскала сестра, жившая в Семипалатинске. В письме фотография незнакомой молодой женщины.

Так вот какой ты стала, Шура, маленькая девочка, собиравшая для меня в лесу землянику, вечно опекавшая младшенького. С этой фотографией и пошел я на вокзал встречать Шуру.

А потом произошло незабываемое событие: все дети Ильи и Анны Котовых встретились.

Произошло это в Краснодаре, где жили два наших брата.

И вот мы сидим вместе за столом и не можем наглядеться друг на друга, не можем наговориться: Миша, Маня, Ваня, Шура, Петя и я. Лишенные родителей, семьи, разбросанные злой волей по свету, мы смогли найти друг друга только через двадцать лет.

Бедные мои братья и сестры, мало еще вы пережили в жизни, а теперь вам предстоит узнать о беде, случившейся с самым младшим. Мысли о прошлом на какое-то время отвлекли меня от болей, заставили забыть о них. Но вот они снова, будто дикие звери, набросились на свою добычу. Я терпел, пока хватало сил, но потом не выдерживал и начинал стонать, кричать, настоятельно требуя помощи, хотя знал, что никто не в состоянии мне помочь. Лишь наркотики приносили временное облегчение.

Еще дважды в течение ночи мне вводили промедол и морфин, с трудом допил бутылку коньяка (я трезвенник, и спиртное всегда вызывало во мне отвращение), но сна почти не было - боли не давали забыться ни на минуту. Уснул только под утро, но спал недолго.

Проснувшись, опять впал в забытье. Небольшая передышка от болей, а потом я снова был ввергнут в ад.

В жизни бывают тяжелые минуты, все дело в том, чтобы уметь справиться с ними.

Альфред де Мюссе Как быстро бегут дни, когда ты здоров, когда занят любимым делом, когда жизнь вокруг тебя кипит. Но как медленно тянутся они у тяжелобольного. Дни и ночи кажутся нескончаемо длинными, длинная вереница дней и ночей, столь похожих друг на друга...

Временами я держался молодцом, но чаше меня обуревали самые мрачные мысли. Я начинал терять веру в свои силы, надежду на выздоровление. Зачем мне такая жизнь, состоящая из сплошной боли и полной беспомощности? "Не страшно умереть, а страшно умирать", - сказал Н.А. Некрасов, когда, погибая от рака, понял, что помочь ему уже никто не может.

Вот и мне остается только лежать и ждать своей участи. Не разумнее ли положить конец этому бесполезному существованию? Ведь если подумать хорошенько, то быстрая смерть куда лучше долгого, мучительного умирания. Я буду жалок и смешон самому себе, если стану липнуть к своей никчемной жизни, пытаясь сберечь ее. Уверен, что у меня наберется сил, чтобы убить себя, но их не хватит, чтобы жить парализованным.

С величайшим напряжением духа я пристально всматриваюсь в смерть, мысленно примеряя ее к себе. Ведь для меня в ней есть и свои выгоды: не надо больше будет терпеть боль, страдать. Не освободиться мне от болезни без помощи смерти! Соблазн убить себя все больше овладевает мной. Я начинаю испытывать почти непреодолимое желание поскорее избавиться от нравственных и физических мучений. Связь с жизнью оборвана.

Выздороветь я не могу, и думать об этом нечего. Смерть ближе, чем жизнь. И мне теперь надо позаботиться о том, как бы умереть поприличнее: без суеты и лишних хлопот.

"Смерть не страшна, страшно не жить" - вспоминаю слова Барбюса. Да, такой жизни, как моя, можно бояться, потому что это не жизнь. Кому я нужен, беспомощный инвалид?

Семьи не завел. Родные - сестры и братья - от меня далеко, да и почему я должен доставлять им такое "удовольствие" - всю жизнь ухаживать за паралитиком. Остается один-единственный путь - в дом инвалидов, где будет вечная кровать, в лучшем случае инвалидная коляска, и постоянная зависимость от чужих людей. Вот и выходит, что судьба загнала меня в угол и из него нет никакого выхода, кроме одного... Кем-кем, а трусом я никогда не был. И чем быстрее это случится, тем лучше. Вот только как осуществить задуманное? У меня не было пистолета, чтобы застрелиться, повеситься некрасиво. Самое лучшее - это яд. Нужно только точно рассчитать дозу. Позор, если она окажется недостаточной и я снова буду водворен в жизнь.

Я лежал неподвижно, без сна, а в мозгу теснились самые разные мысли. И когда, казалось, совсем пришел к твердому решению о самоубийстве, то вдруг подумал о том, что всегда осуждал такой уход из жизни. Считал самоубийц малодушными и говорил, что человек не должен сдаваться без борьбы. А вот сам даже и не начинал бороться. Никто ведь не знает, чем может закончиться эта борьба. Медицина еще не на столь высоком уровне, чтобы врачи могли точно предсказать мое будущее. У них, конечно, есть твердое мнение на мой счет и они не скрывали его от своего коллеги: "Жить будете, ходить - никогда". Но они не знают того, что знаю я, выпускник Института физкультуры: движения могут творить настоящие чудеса. "Нет, Красов, не торопись, подожди, - говорил мне внутренний голос, ты столько лет копил свои физические и духовные силы, занимаясь спортом, теперь пришла пора испытать их в деле".

Так, уговаривая себя и взбадривая, пытался я набраться душевных сил и заронить в сердце хоть какую-нибудь надежду на то, что со временем мои дела пойдут лучше. Не знаю, чем бы кончились эти беседы с самим собой, к чему бы они привели, если бы не случай.

Три пути ведут к знанию: путь размышления – самый благородный, путь подражания – самый легкий и путь опыта - самый горький.

Конфуций В один из самых тяжких для меня моментов, когда в голове снова были мрачные мысли, подошла медсестра Валя и подала книгу с интригующим названием "Драматическая медицина". Автор - Гуго Глязер.

Первые же страницы захватили меня. Начав читать, я уже не мог оторваться от книги.

Гуго Глязер, замечательный австрийский ученый, врач, писатель, посвятил ее отважным медикам - известным и неизвестным врачам. Ради пользы человечества, ради науки эти герои ставили на себе опасные, нередко кончавшиеся их гибелью эксперименты.

Подходила сестра, делала мне уколы, перевязку, что-то спрашивала и я что-то отвечал, но все мои мысли были с героями книги. Они проглатывали культуры бацилл, делали себе первые прививки против бешенства, натуральной оспы, ложились в еще теплую постель, с которой только что убрали тело умершего от чумы. Они не страшились ничего, лишь бы раскрыть тайны заразных заболеваний и найти способы борьбы с ними.

Большинство этих опытов не были напрасными. Они помогли распознать и ликвидировать коварные болезни, способные когда-то опустошать целые государства.

Забывая о собственной боли, я жил теперь жизнью этих необыкновенных людей, часто даже не осознававших, что они делали нечто особенное, и не думавших об опасности, которой себя подвергали.

Ученых-исследователей интересовало также то, что происходит с организмом человека, попавшего в экстремальные условия: с шахтерами, оказавшимися замурованными под землей, людьми, потерпевшими кораблекрушение или вынужденными долго голодать.

Чтобы дать человечеству крупицы знаний, облегчить судьбу многих, героические медики жертвовали своим здоровьем и жизнью.

В июльскую ночь 1905 года врач-терапевт Нотнагель, страдая спазмом сосудов сердца, понял, что это, возможно, его последняя ночь, и описал классическую картину тяжелейшего приступа грудной жабы.

Отважный мореплаватель-одиночка врач Алан Бомбар переплыл океан на надувной лодке.

Шестьдесят пять суток провел он без нормальной пищи, без пресной воды, добывая себе пропитание и питье в океане. Многократно рискуя жизнью, он хотел доказать людям, что человека, попавшего в беду, губят не голод и жажда, а страх и беспомощность.

Немецкий врач Хансен Линдеман на лодке-пироге под парусом пересек в одиночестве Атлантический океан за 119 дней. Будучи неоднократно на грани отчаяния (страх, тоска), он извлек очень важный урок: моральная подготовка важна так же (если не более), как и физическая.

Если человек отчаивается, впадает в панику, он теряет власть над собой, а это уже начало катастрофы. "Основная опасность, - писал Линдеман, - в самом человеке, очень многое зависит от его душевной стойкости".

Сколько мужества потребовалось Линдеману в то время, когда лодка опрокинулась и он девять часов боролся с волнами, цепляясь за крохотные выступы скользкого днища! Но ведь это только девять, хоть и очень страшных, часов. А моя борьба будет продолжаться годы, всю последующую жизнь.

Так думал я, переворачивая с сожалением последнюю страницу этой интереснейшей книги. И вдруг у меня мелькнула дерзкая мысль, осветившая всю мою дальнейшую жизнь, - провести на себе медицинский эксперимент и тем самым как бы продолжить эту книгу.

Важно и то, что мой перелом-вывих чистый, без сопутствующих заболеваний. Поэтому все будет, как в настоящем эксперименте. И моих знаний для этого вполне достаточно.

Нет, я не могу поступить иначе, не имею права легкомысленно распоряжаться своей судьбой, уйдя от обязанностей врача.

От всех этих мыслей я пришел в неописуемое волнение: найдена нужная точка опоры!

Гуго Глязер протягивал мне руку спасения, и я ухватился за нее изо всех сил (позже я напишу ему, и он ответит мне, всячески одобряя мой эксперимент).

Как вовремя, в самый нужный момент пришла ко мне эта книга! Не зря же индусы говорят, что истина найдет тебя, когда ты для нее созреешь. Она не опоздает ни на день, ни на час - придет и постучится в дверь.

Когда человек потерял что-то дорогое, он должен найти равноценное своей утрате, иначе ему очень трудно выстоять. Мысль о том, что я своим восстановлением (если оно пройдет успешно), своим опытом смогу принести пользу людям, буквально окрылила меня. И я впервые со дня катастрофы всем своим существом почувствовал, что готов к борьбе и что я ее обязательно выдержу ради поставленной цели.

Я вспомнил, как врачи предупреждали мою сорокапятилетнюю мать о том, что при ее злокачественной гипертонии она должна быть готова к самым печальным последствиям ее болезни, на что мама ответила, что не покинет этого мира до тех пор, пока ее сын (то есть я) не получит твердой специальности и не встанет прочно на ноги. Так и случилось:

несмотря на три инфаркта, мама была рядом и когда я закончил свой первый вуз, и когда стал студентом медицинского института. Лишь после этого она позволила себе расслабиться и, однажды вечером уснув, утром больше не проснулась.

Вот что значит поставить себе цель в жизни! Но мне придется идти к цели куда дольше не месяц и не год, а всю жизнь, и все-таки полного восстановления у меня никогда не будет (уж очень я поломан). Но останавливаться мне нельзя - любая остановка равноценна возвращению назад, к исходным позициям, к беспомощности и полной неподвижности.

Моя цель - встать на ноги, а это значит трудиться и трудиться изо дня в день, добывая здоровье, как хлеб насущный. Это уже не пугало. У меня теперь был впереди свет, и он делал меня сильным. Я сразу расправил плечи, вздохнул полной грудью и сказал себе:

теперь, Красов, только вперед, не оглядываясь, не горюя о прошлом. И если кто-нибудь сможет выбраться из подобной бездны, то это только ты - врач и спортсмен. Я все проверю на себе, и вполне возможно, что мой опыт повторят многие из тех, кто попал в беду. Люди просто не знают, как надо восстанавливаться, и медицина не может помочь им в этом. Вот и умирают медленной смертью порой совсем молодые, мучаясь годами и обрекая на тяжелые страдания своих близких.

Со всех точек зрения я был идеальным объектом для эксперимента: еще молодой, абсолютно здоровый (кроме травмы), тело тренированное, организм не знает ни алкоголя, ни табака, устойчивая психика, упорный характер. А еще знания. Как же они помогут мне сейчас!

В Институте физкультуры я изучал массаж, лечебную гимнастику, медицинский контроль. В медицинском увлекался нервными болезнями. Работал и спортивным врачом, и терапевтом, и хирургом, и на "скорой помощи". Словом, я много знал из того, что нужно знать человеку в моем теперешнем положении. Как будто вся моя жизнь была предопределена для предстоящего опыта. И теперь мое прошлое протягивало мне руку помощи.

Как я уже говорил, по натуре я игрок, люблю риск и эксперименты, а сейчас для этого самый подходящий момент. Если не начну борьбу, меня ждет медленное умирание. Если же рискну провести на себе дерзкий эксперимент, полностью противоречащий рекомендациям лечащих врачей и современной медицине, то, может быть, буду в выигрыше, причем не только я, но и другие подобные мне больные. Именно тогда я понял, что в жизни каждого человека, особенно в дни испытаний, должна быть цель более высокая, чем личное благополучие.

В этот третий день после катастрофы я продиктовал моей сослуживице Наташе Звягиной, которая ежедневно приходила ко мне после работы, первые строки будущего дневника:

"Человеку, попавшему в безвыходное, на первый взгляд, положение, самое важное вначале - не впасть в панику, не оставить мысль о борьбе и постараться найти себе применение в зависимости от своего состояния и своих способностей".

Уважаемая редакция, у нас в семье случилось несчастье. Моя племянница попала в аварию в мае 2004 года, ей 19 лет. Врачи поставили диагноз: закрытый перелом-вывих последнего грудного и первого поясничного позвонков с повреждением спинного мозга, нарушением функций нижних конечностей и тазовых органов; перелом ключицы и лопатки слева. На третий день после травмы ей сделали операцию на позвоночнике, вставили дорогостоящие пластины. Через три недели сделали вторую операцию на ключице, сразу перелом ее не заметили, срослась она с большим смещением. Выписали через полтора месяца домой.
Мы живем в селе и практически остались один на один с болезнью. Сейчас племянница лежит дома. После аварии прошло 10 месяцев. Стали надевать корсет и сажать ее на постели, опускаем ноги. У нее никак не проходят пролежни: образуется корочка, но, чуть заденешь ее, она срывается и ранка кровоточит. Как можем выхаживаем племянницу, лечим тем, на что хватает денег. Семья многодетная, неполная. И раньше с такими больными было очень трудно, а сейчас и подавно.
Сама я тоже медицинский работник (фельдшер) и понимаю всю сложность ситуации. Медицина бессильна что-то сделать для таких больных, она их бросает на произвол судьбы. Отчаяние и безнадежность охватывают больных и родственников. Выживайте как хотите. Вот и приходится самим бороться за жизнь родного человека, искать свои пути и методы лечения, тем более что у племянницы появилась положительная динамика, хотя и незначительная. Она начала чувствовать наполнение мочевого пузыря, в ногах периодически возникают боли (говорит: “Будто кто-то дергает за ноги”). Несколько раз приливало тепло к ногам, иногда ощущает прикосновение наших ладоней, но четко разобраться в ощущениях не может.
Помню лет 25-30 назад прочитала книгу доктора Л.И. Красова “Путь из бездны”. Без слез я не могла ее читать. Была потрясена стойкостью и мужеством этого человека. После несчастья с племянницей я вспомнила, как доктор Л.И. Красов выхаживал себя, фактически победил болезнь. Я стала везде, где могла, искать литературу, связанную с такими случаями. И на днях нашла в библиотеке журнал “ФиС” № 9 за 2004 год, а в нем статью доктора ФиС “Перелом в сознании”. Перечитала ее несколько раз и снова восхитилась мужеством доктора Красова, который вырвал себя с того света, сделав невероятное. У меня большая просьба к доктору ФиС: покажите мое письмо доктору Красову. Я понимаю, что таких писем приходит к нему много и на все он не может ответить, но все-таки надеюсь.
Думаю, что и вам, доктор ФиС, наша боль понятна и близка, потому что вы три или четыре раза тяжело травмировали позвоночник. Жаль только, очень скупо рассказали о своем методе выздоровления. Однако за статью “Перелом в сознании” огромное спасибо.
Александра Алексеевна МОТИНА, с. Исаклин, Самарская обл.

Владимир ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ

Ещё утром Леонид Красов – молодой хирург, спортсмен – был здоров и счастлив. А днём.…Поехал с друзьями в Подмосковье покататься на лыжах. Взлетел с трамплина, с которого раньше прыгал не раз, не заметив, что кто-то накануне передвинул стол отрыва. И изменённая траектория полёта направила его прямо на кол от старого забора, торчавший из под снега.

Сильный удар – и на какое-то время мир перестал существовать. Когда же пришёл в себя, то почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Понял: его парализовало. Медленно и спокойно, словно речь шла о ком-то посторонним, стал отдавать распоряжение обступившим товарищам: «Трогать мен не надо. Видимо, сломан позвоночник. Позвоните в институт Склифосовского: там меня знают, пусть приедут…».

И Вт операция. Диагноз: перелом-вывих поясничного позвонка и осколочные переломы трёх соседних с частичным разрывом спинного мозга и семи нервных корешков

«конского хвоста».

Врачи не скрывали от коллеги, что его ждёт. Он никогда не будет ходить, не сможет сидеть. Только лежать (если выживет). Ему было тогда тридцать четыре года, он был полон сил, собирался писать диссертацию. В один миг всё оборвалось в его жизни, да и сама жизнь теперь висела на волоске.

Сколько людей в такой ситуации мирятся с неизбежным, теряют способность бороться и, пролежав неподвижно какое-то время, погибают. Надо сказать, что минуты слабости были и у Леонида Красова. Приходили даже мысли о самоубийстве. И, может быть, поддавшись отчаянию, он бы осуществил задуманное. От этого последнего шага его спасла книга австрийского врача и писателя Гуго Глязера «Драматическая медицина», посвящённая отважным медикам, которые во имя спасения чужой жизни рисковали своей собственной: ставили на себе опасные опыты. После знакомства с ней Красов задумался: а, не поставить ли на себе медицинский эксперимент, то есть, изучая свою болезнь и выискивая способы преодолеть её, помочь тем самым и другим товарищам по несчастью?

Врач и спортсмен (он закончил ещё и институт физкультуры), Красов хорошо знал, как велики резервы человеческого организма. Значит, надо заставить его использовать эти резервы в борьбе за восстановление. Как? С помощью движения. Но каким образом может двигаться парализованный больной? Оказалось – может! Вопреки предписаниям врачей, рекомендовавших полный покой, он просил медсестёр и санитаров постоянно шевелить его, поворачиваясь с боку на бок, перекладывать со спины на живот. В первый же день после операции начал заниматься с методистом лечебной физкультуры Антониной Тимофеевной Ляпушкиной, ставшей его единомышленницей.

Какой же это был беспокойный больной! Он работал на своём ложе с утра до ночи. С начало выполнял пассивные упражнения с помощью методиста, медсестёр, друзей, потом, используя различные приспособления, сделанные по его чертежам, стал шевелиться и сам. Превозмогая нестерпимые боли, слабость, он не давал отдыха своему почти безжизненному телу. Порой боли становились просто чудовищными, и он готов был крикнуть своим спасателям: «Уйдите, оставьте меня в покое! У меня нет больше сил терпеть!». Но не кричал, а, крепче стиснув зубы, продолжал трудиться. Ибо знал: покой для него – смерть. Спасёт только движение.

Позже он запишет в своём дневнике, мысленно обращаясь к собратьям по беде: «Начинайте действовать сразу же после травмы, пока не упущено время. Не идите на поводу у болезни, не приспосабливайтесь к ней, а боритесь всеми возможными средствами. Действуйте, как в спорте, не ждите, пока противник уложит вас на лопатки, а наступайте сами. Кто бьёт первым, берёт вверх!»

Он бил первым, не давая болезни одолеть. И случилось невероятное. Обреченный на полную неподвижность человек вопреки прогнозам врачей, вопреки всякой логике через четыре месяца (неимоверно короткий срок!) встал на ноги. Первые шаги упакованными гипсовыми лангеты ногами сделал при поддержки двух помощников. Всего несколько метров - от постели до окна. Но каким же длинным показался ему этот путь!

С того дня Красова уже нельзя было удержать в постели. Сначала, его поддерживали санитары, потом друзья сделали по его проекту манеж, и он вышел с ним в коридор. А вскоре ему захотелось на воздух.

И снова уговоры: «Рано, опасно!» Но он добился таки своего!.. Нет, это не было просто блажью. Красов знал, что природа – самый лучший, самый добрый врач. Больному обязательно нужно дышать лесным воздухом, любоваться свежей зеленью, нежной красотой цветов и смотреть в глубокую синь неба. Природа, как ничто другое, даёт нам мощный энергетический заряд.

Как и ожидал Красов, пребывание в больничном саду влило в него новые силы – восстановление пошло быстро. Позже такую же стимулирующую роль сыграла вода. «Она представляет парализованному очень широкие возможности для восстановления, - писал Красов в своём дневнике. – В это я смог убедиться на собственном примере. В воде я был на равнее со здоровыми. Мне не нужны были здесь ни костыли, ни палочки. Я свободно передвигался по дну, не боясь ни падений, ни травм. Поэтому плавать парализованному, как и ребёнку надо раньше, чем ходить».

…Несколько месяцев он пользовался костылями. Но знал, надо как можно быстрее от них избавиться, иначе ухудшиться кровообращение рук и может наступить паралич. И сделал это, сменив костыли на канадские палочки с подлокотниками. И, наконец, стал ходить с обычными.

В то время мы и познакомились с Леонидом Красовым. Журнал, в котором я тогда работала, поместил о нём материал, вызвавший много откликов, и Леонид Ильич пришёл почитать письма…

Прошло двадцать с лишним лет. Все эти годы в редакцию приходили письма, адресованные Красову, и я решила снова повидаться с ним. Ехала к нему домой и с грустью думала о том, что, наверное, встречу человека, обречённого недугами, потерявшего силы, но…

Леонид Ильич открывает дверь, и я вижу моложавого, красивого мужчину. Вот только волосы стали совсем седыми.

Как он жил эти годы? Боролся и продолжает бороться каждый Божий день

«После катастрофы я полюбил жизнь по иному, - говорит Красов. – Понял, какая это драгоценность. Вера в победу была сумасшедшая. Счастье, что рядом оказались друзья. Счастье, что они есть и сейчас».

Красов трудиться по двенадцать часов в день. Особенно старается выработать в себе гибкость. («По гибкости со мной сейчас и не сравнится и молодой парень»). Изучал систему закаливания. Посетивший его однажды зимой Порфирий Корнеевич Иванов посоветовал обливаться холодной водой. «Она снимет ваши боли», - пообещал чудесный старец. Так и вышло. Мучившие Леонида Ильича много лет бесконечные боли через полгода отступили.

Естественно, для многих упражнений необходимы были спортивные снаряды и тренажёры. Не те, что продаются в магазинах, - всё надо было придумывать заново. За годы болезни он сконструировал аппарат для интенсивной механотерапии, параллельно надкроватные брусья с меняющимся уровнем, манеж с коленоупором и ряд других приспособлений, получив за каждое авторское свидетельство.

Несколько лет Красов работал в институте имени А. В. Вишневского. Поставил там на ноги многих лежачих. А потом как-то получилось, что его уникальный опыт, его редкие знания оказались институту не нужными. Пришлось уйти.

Но о Красове уже знали. Со всех концов страны ему приходили письма («мешки писем, полных слёз»), а потом стали приезжать больные, и он с ужасом осознал, что помочь всем просто не в состоянии.

В ту нашу встречу, Леонид Ильич показал мне свои дневники. Посетовал, как много в них важного и ценного для спинальных больных, прямо хоть книгу издавай, и неожиданно спросил: «Не согласитесь ли вы мне помочь?»

Так начали мы работать над книгой, которую назвали «Одолевший неподвижность». Удивительная жизнь раскрылась передо мной: трагичная и прекрасная. Прекрасная потому, что её герой выходил победителем из самых экстремальных ситуаций, что его окружали замечательные люди и ещё потому, что в него были влюблены прекрасные женщины.

В чём же заключается магия этого человека? Почему люди так тянутся к нему, инвалиду, когда столько здоровых страдает от одиночества? Ответ на этот вопрос я нашла в его дневниках. «Не сосредотачивайся только на своей беде, - пишет Леонид Ильич, - а живи полной жизнью, и ты заставишь окружающих забыть о твоём физическом недостатке. Стань интересным другом, и тогда возле тебя всегда будут люди».

Он постоянно работал и работает, и результатом его большого труда стала книга, которая готовиться сейчас к печати в издательстве «Советский спорт». В ней много размышления, анализа, важных советов, в которых нуждаются специальные больные (и не только они, советы Красова помогут больным с самыми различными заболеваниями), ведь никогда ничего подобного для них ещё никогда не публиковалось. Венцом книги является уникальная методика Красова. Методика, испытанная на самом себе и на многих больных и давшая её автору возможность дарить людям радость, возвращать веру в себя, здоровье.

P>S> Более подробно с опытом доктора Красова и его книгой «Одолевший неподвижность» вас познакомит газета «Домашний доктор» (подписной индекс 32254 в Каталоге Федерального управления почтовой связи при Минсвязи России).